Кровная месть
Шрифт:
Другие проблемы накатили на меня следом за визитом вдовы, ко мне заявился некий Рогозин. Если бы я не слышал эту фамилию утром от Меркулова, я бы и внимания не обратил на этого представителя комитета Верховного Совета по законности и правопорядку, но теперь я был готов к его визиту и потому даже волновался.
Рогозин оказался холеным и упитанным господином с лучезарной улыбкой и холодом в глазах. Пожав мне руку, он потом под столом вытирал ее носовым платком.
— Александр Борисович, я к вам по очень важному делу, — начал он. — Нам известно, что вы уже длительное время ведете следствие, касающееся деятельности так называемого Суда Народной Совести.
Я кивнул.
— Нам даже известно, что в руководстве находятся силы, препятствующие вашей работе.
— Надеюсь, вы не ждете, что я прямо сейчас начну вам жаловаться, — сказал я с улыбкой.
Он улыбнулся в ответ.
— Разумеется, в этом нет необходимости. Мы намерены поддержать вас всеми силами.
— Спасибо, — кивнул я. — Но кто это «мы»?
— Комитет по законности и правопорядку, — сказал Рогозин.
— Вы — депутат Верховного Совета? — спросил я.
— Нет, но я эксперт, член комитета. Вы хотите, чтоб я предъявил документы? — Он с готовностью полез в нагрудный карман, и я поспешил остановить его.
— Нет-нет, что вы, — сказал я. — Я просто хочу знать, к кому мне обращаться, когда действительно возникнут трудности.
Он кивнул.
— Вы знаете, я слышал о вас очень много хорошего от Меркулова.
— Вы знакомы с Константином Дмитриевичем? — удивился я.
— Да, — кивнул Рогозин. — Мы вместе заняты этим самым «Народным судом» в работе одной комиссии. Я ведь был в числе тех, кто начинал в свое время дело «Народной воли».
Тут я должен был крайне удивиться, и мне это удалось.
— Вы были... в числе организаторов?
— Почти, — усмехнулся Рогозин. — Я содействовал международным контактам руководителей проекта.
— Вот как, — произнес я. — Тогда, может, вы объясните цели этого... гм... проекта? Пока ведь мы рассматриваем его как сугубо преступную организацию.
— И правильно делаете, — кивнул Рогозин. — От первоначальных целей не осталось и воспоминания. Понимаете, этот проект предусматривал перестройку общественного сознания всего нашего народа.
— Ого, — не выдержал я.
— Только не спрашивайте меня, как все это реально предполагалось делать, — усмехнулся Рогозин. — Я, увы, не специалист. Но знаю, что ныне практикующийся террор в первоначальном проекте не предусматривался. Идеи были чисты, гуманны и возвышенны.
— Возвышенными идеями вымощена дорога в ад,— сказал я. — Так что же, ваша информированность не дает вам возможности вмешаться в нынешнее состояние дел?
— Информированность моя не такая уж значительная, как вы можете предположить,— со вздохом сказал Рогозин.— Но сейчас делается все, чтобы выйти на контакт с представителями «Народной воли». Выясняется, что в проект были вложены просто огромные средства, и мы не представляем, как все это может сказаться на жизни страны.
— Кто же контролирует это дело?
— Группа глубоко законспирированных политиков,— понизил голос Рогозин, — которые свои личные цели решили поставить во главу угла.
— Разве руководители государства не держали в руках нити управления? — спросил я недоверчиво.
— Разумеется, — кивнул Рогозин, — но август 91-го все спутал, так что структуры управления проектом оказались самоуправляемы. И тогда начались процессы, приведшие к нынешним преступлениям. Вы знаете, что за последний месяц по нашим данным погибло уже более четырех десятков человек, и все по спискам Суда.
— Почему об этом молчит пресса?
— Потому что действует президентская комиссия,— объяснил Рогозин.— Они убеждены, что противостоять можно только так, замалчиванием, ложью и провокациями. Я решительно против.
— Тогда как вы там оказались?
— Не так уж много людей, кто знает о проекте больше меня, — сказал он не без самодовольства. — Только поэтому они меня и терпят. А недавно едва не выгнали вон, когда я сказал, что подобные комиссии были запланированы в разделе правительственного сопротивления.
Я кивнул, усмехнувшись вместе с ним, и спросил:
— Итак, что вы хотите от меня?
— Бэби, — сказал Рогозин. — Нам всём нужен Бэби.
— Разве вы не считаете, что он убит? — спросил я удивленно.
Он покачал головой.
— Нет, Александр Борисович, нет. И вы не считаете, не так ли? Не зря же вы так холите и лелеете этого подонка Тверитина.
Я кашлянул.
— Вы знаете все? — спросил я.
— Все, что мне нужно, — весомо произнес Рогозин.
— Тогда мне непонятны причины этого визита, — сказал я.
— Причина одна, — сказал Рогозин. — Речь идет о большой политической драке за овладение проектом. Бэби неожиданно для всех стал здесь ключевой фигурой.
— А компьютер Феликса Даниленко? — спросил я. — Где он?
— Вы меня спрашиваете так, будто это я его похитил, — сказал Рогозин со смешком. — Но это не суть важно. Если у нас появится ключ, то вся коллегия приползет к нам с предложениями услуг.
— Что за странность, — удивился я. — Все повязано на программе Даниленко?
— Да, это принцип руководящих структур проекта, всеобщее согласие. Выпадение любого отдельного звена стопорит всю систему. Они успели овладеть и взять под контроль большую часть звеньев, но Даниленко был последним из могикан.
— А какой должен быть ключ? — спросил я с интересом.
— Да ключ-то простой,— промолвил Рогозин с досадой, — кодовое слово, пароль, если хотите. В других обстоятельствах быстродействующий компьютер определяет его за несколько минут, но тут та закавыка, что любое неправильно поданное слово уничтожает программу. Нужно только одно слово, правильное.