Кровная месть
Шрифт:
— Все равно понять трудно, — сказала Нина. — Я что-то не вижу этих новых идей, если ты не имеешь в виду ваучеризацию.
Феликс Захарович усмехнулся.
— Речь идет о прорастании, — сказал он. — Новые идеи еще в земле, еще солнце не пригрело. Они уже закалены морозами и готовы активно расти. Дайте время, и вы не узнаете этого мира.
Нина улыбнулась, покачав головой.
— Ты мечтаешь, дед. Тебя ничему не научил опыт построения коммунизма. В конце концов в президиумах опять окажутся подлецы, только лозунги уже будут ваши, про счастливое органическое общество.
—
На самом деле ему очень хотелось спорить, доказывать, убеждать, потому что его вера в светлое органическое будущее была безмерна. Конечно, он мог бы рассказать ей о проблемах западного общества, о том, как основы органического социума обсуждались на совместных совещаниях, о том уповании на успех в России новых идей, которое имеют люди, фактически управляющие миром. Нет, это не было очередной утопией, это был проект мирового масштаба.
Но Нина, когда не занималась какой-нибудь очередной акцией, становилась обычной женщиной, милой, где-то даже обаятельной, заботливой, и растолковывать ей основы органического общества было немыслимо.
Он вернулся домой и застал там Ваню Лихоносова, активно занятого работой на компьютере.
— Это что значит? — спросил Феликс Захарович с подозрением.
— Председатель срочно требует ключ к шестому параграфу двенадцатого раздела, — пояснил тот, ничуть не смутившись. — Я пытаюсь пробиться согласно твоим указаниям.
— Он так и попросил, — поинтересовался Феликс Захарович, — чтобы ты искал ключ без меня?
— Нет, он этого не касался, — сказал Лихоносов. — Но я уже битых два часа сижу у тебя дома, а тебя все нет. Вот я и занялся попытками... Ты знаешь, я тут почерпнул кое-что и для себя.
Феликс Захарович не удостоил его ответа, сел к компьютеру и занялся работой. Одной рукой он щелкал клавишами, другой водил мышью. Лихоносов наблюдал за ним с улыбкой.
— А известно ли тебе, старче, — сказал он, — что в рядах федеральной прокуратуры не спешат признавать смерть твоего Бэби за действительную.
Феликс Захарович на него даже не глянул.
— В каком смысле? — спросил он холодно.
— Сомневаются они, — сказал Лихоносов. — Вот если бы ты сам его опознал, то было бы дело, а так что!..
Феликс Захарович посмотрел на него озадаченно.
— Ты серьезно?
— Ты же видел фотографии, — продолжал Лихоносов, — значит, можешь сказать, он это или нет.
— Ты издеваешься, что ли? — рассердился Феликс Захарович. — Чушь какая-то...
Он включил принтер, нажал кнопку печати, и вскоре оттуда выполз лист с текстом.
— Вот твой ключ, — сказал он, подавая лист Лихоносову. Тот посмотрел, пожал плечами.
— Кто придумал эту ступенчатость? — недоумевал он. — Почему не довести проект до всех желающих, чтобы мы знали, что строим?
— В свое время, — сказал Феликс Захарович. — Чего ты там наплел про Бэби? Кто в нем сомневается?
— Следователь Турецкий. — Лихоносов уже хорошо знал фамилию. — Такой прыткий молодой человек. Я все думаю, а почему бы ему не попасть под машину, а?
— Наши акции могут касаться лишь заведомо враждебных обществу персон, — возразил Феликс Захарович. — Чем он тебе насолил, этот следователь?
— Плетет интриги против нашего человека в прокуратуре, — сказал Лихоносов. — Такой, знаешь, шустрый молодой человек. Из тех, что святее самого римского папы.
— Ты понимаешь, что ты говоришь? — гневно повернулся к нему Феликс Захарович. — Ты вообще понимаешь, чем мы занимаемся?
Лихоносов улыбнулся и беззаботно покачал головой.
— Не-а, не понимаю. Все мне пытаются объяснить, а я не понимаю. Мне кажется, этого никто не понимает.
Феликс Захарович смотрел на него с некоторым изумлением, как на животное, которое вдруг заговорило. Он вполне допускал, что глубинную суть проекта постигают лишь немногие, но он никогда не думал, что кто-то по этому поводу испытывает переживания. Меньше всего он ждал этого от Вани Лихоносова, который прекрасно устроился в новой жизни.
— Во всяком случае, в проекте категорически запрещены всякие выступления против органов власти, — наставительно произнес Феликс Захарович. — Психология нового общества строится на благоговейном уважении властных структур. Без этого немыслимо единство.
— Ну это не ваше изобретение, — протянул в ответ Лихоносов.— Понятие божественного происхождения власти возникло еще у шумеров.
— В проекте нет ничего нового, — улыбнулся Феликс Захарович.— Это свод положительного опыта человеческой истории.
— Все это попахивает примитивным масонством,— буркнул Лихоносов.— Тайна, чрезмерно преувеличенная конспирация, знаки и шифры. — Он указал пальцем на лист с ключевыми обозначениями. — Мне это всегда представлялось какими-то детскими играми взрослых людей.
— Я не собираюсь тебя переубеждать, — сказал Феликс Захарович. — Но ты охотно вовлекся в эти игры, не так ли? Они приносят тебе немалую выгоду.
— Организация забирает большую часть моей выгоды,— буркнул Лихоносов,— но я не собираюсь роптать. Мне бы только хотелось яснее понять правила этой игры. В детстве мои родители часто закатывали преферанс с друзьями в гостиной, и я из своей комнаты слышал их фразы: «Вист, пас, мизер» — и прочее. Мне это казалось каким-то волшебным царством. Но уже в двенадцать лет я обыгрывал своих родителей в преферанс, и волшебное царство растаяло.
— Да, — улыбнулся Феликс Захарович. — Все повторяется.
Финансовые дела не позволяли Лихоносову находиться в квартире у Феликса Захаровича столько, сколько ему несомненно хотелось. Феликс Захарович понимал это и специально вел много разговоров на общие темы, не спеша вводить его в секреты ключевой программы. Впрочем, и сам Ваня как будто не проявлял особого рвения, понимая, что старик должен сдавать дела не сразу, а постепенно. Со стороны послушать, они были чрезвычайно деликатны и вежливы, но это была не более чем чиновничья дипломатия. Когда-то Ваня Лихоносов был подчиненным Феликса Захаровича, но любви к начальнику не испытывал никогда. Начальник это всегда понимал и не требовал от него большего, чем он мог дать.