Кровник смотрящего
Шрифт:
— Так вот, этот человек первоклассный снайпер.
Чертанов впился взглядом в лицо Барсукова, пытаясь проследить его реакцию. И она не заставила себя ждать. Физиономия врача удивленно вытянулась. Откинувшись на спинку стула, он произнес, растягивая слова:
— Ах, вот оно как! Конечно, я догадывался, что он бывший военный. Но чтобы вот так… Да-а, ты меня озадачил. Значит, ко мне он пришел не случайно. Он просил помощи, а я не сумел оценить это в полной мере… Хочу сказать, что за свою врачебную практику я наслышался немало всяческих откровений. В конце концов, к ним просто привыкаешь. Что удивительно, об этом говорили люди самых разных возрастов. Но когда заговорил этот человек, то я сразу понял, что здесь что-то не так, — покачал он головой. — Я проводил психологическую коррекцию, советовал заняться аутотренингом. Но теперь понимаю, что все это недостаточно. Нужно было проводить активное вмешательство в его психологическое состояние. Да-а, ты меня озадачил. По-другому это называется клиника! Честно говоря, я не думал, что у него она столь серьезная. Теперь осознаю, что у него навязчивые маниакальные наклонности.
— Значит, можно ожидать, что он осуществит задуманное?
— Непременно!
— Где нам стоит его ждать?
— Вопрос непростой, но я постараюсь на него ответить. Он считает себя неким гибридом. С его точки зрения, сердце — сосуд для души. Следовательно, в нем проживает душа человека, чье сердце он носит. Для него это будет выглядеть своеобразной самореализацией. И разумеется, он постарается довершить то дело, которое начал его донор. — Он развел руками и добавил: — Возможно, выберет такое же высотное здание.
— Наверняка он выбрал и день, когда ему следует осуществить задуманное?
— Разумеется, такие люди очень обстоятельны. Но когда именно он осуществит это, предположить не берусь, — развел руками Владимир Васильевич.
Ждать пришлось недолго, на короткий звонок открыла смуглая симпатичная девушка лет двадцати — двадцати двух.
— Здравствуйте, я из милиции… Майор Чертанов.
Лицо девушки болезненно дернулось.
— Вы по поводу брата?
— Да.
— Я уже все рассказала! — воскликнула она в отчаянии. — Мне нечего больше добавить!
— Я не буду ни о чем расспрашивать. Мне просто нужно уточнить некоторые детали. Давайте пройдем в комнату.
Девушка посмотрела на часы.
— Если только ненадолго… Понимаете, я спешу.
Обычная девичья комната. Чисто, опрятно. Резеда предложила присесть. Чертанов не отказался. Девушка села напротив.
— У меня такой вопрос… Ведь ваш брат не хотел оставаться в живых. По существу, это было самоубийство. Вы не станете это отрицать?
— Нет, — тихо сказала девушка.
— Вот видите… Он оставил вам записку. Дайте мне ее прочитать, — Михаил твердо посмотрел на девушку.
В ее глазах он увидел замешательство.
— Так вы знаете?
— Разумеется.
— Она у меня не сохранилась, — отвернулась Резеда. — Я ее сожгла сразу же после… того случая.
— Не верю, — не согласился Чертанов. — Эта записка для вас как память, вы не могли ее выбросить. Не заставляйте, чтобы я являлся к вам с ордером на обыск.
Девушка поднялась. Взяла со стола шкатулку и, открыв ее, вытащила сложенный вдвое лист бумаги.
— Вот, возьмите! — она протянула листок Чертанову.
Развернув листок, Чертанов прочитал: «Резеда, прости, что ухожу. Но поступить по-другому не получается. Что-то во мне очень сильно переменилось, и я ничего не могу с собой поделать. В Чечне я был личностью, хорошим стрелком, и там меня уважали. А на гражданке я постоянно испытываю несправедливость и обиду. Особенно неприятно быть обиженным любимой девушкой. Знаешь, я даже начал считать, сколько же раз она меня несправедливо обидела. Набралось шесть раз. Резеда, ты меня знаешь, я привык отвечать на оскорбления. Единственное, что я не могу сделать, так это причинить боль любимой девушке. Пускай в таком случае за это ответят другие. Своей жизнью. Шесть оскорблений — шесть человеческих жизней. Прощай, Резеда. И знай, что у меня никогда не было никого ближе и дороже, чем ты».
Чертанов аккуратно сложил записку.
— Извините, но я должен ее изъять.
— Я так и знала! — воскликнула девушка с нескрываемым ожесточением. — Разве на вас найдешь управу? Последнее готовы забрать.
— Напрасно вы так. Мы выполняем свою работу. Зачем вы говорили, что он стал шахидом? — укорил ее Чертанов.
— Потому что я ее ненавижу! Пусть же ей будет больно так же, как и мне! Пусть считает, что она любила совершенно другого человека, — неожиданно яростно выкрикнула девушка. — И пусть думает, что он не вспоминал о ней!
— Вы это о ком? — удивленно поднял Михаил глаза на девушку.
— О Луизе… Ведь он погиб именно из-за нее! Все приходят, спрашивают, что чувствовал Тимур. Но почему никто даже не поинтересуется, что творится на душе у меня?! — воскликнула она в отчаянии.
— Кто же еще приходит?
— Не так давно заглядывал даже мужчина, для которого Тимур стал донором.
Чертанов невольно похолодел.
— Ему около пятидесяти лет, плотного сложения, русые волосы? — быстро спросил он.
— Да, — удивленно кивнула девушка. — Так вы его тоже знаете?
— Знаю. Честно говоря, я даже удивлен, что вы остались в живых после этого разговора. — Девушка выглядела ошеломленной. — Если он придет к вам еще раз, не открывайте ему ни под каким предлогом. А лучше сразу звоните в милицию. Договорились?
— Хорошо, — тихо ответила Резеда, уже позабыв об изъятой записке.
Шатун мягко подрулил к стройке и посмотрел на Сержанта.
— Ты готов? — спросил Степан и удовлетворенно хмыкнул, заметив на лице Шатуна нескрываемый страх.
В местах заключения Егор Даничев, он же Шатун, считался весьма авторитетной фигурой. Имел шныря, который следил за чистотой его биндюги, имел собственного петуха, которому непременно делал подарки на каждое Восьмое марта. А здесь, на воле, он холодел только от одного взгляда Сержанта. И Юрьев поймал себя на том, что ему нравится внушать напарнику животный страх. Страшный джинн, что дремал на дне его души долгие годы, неожиданно проснулся и теперь наводил на окружающих нешуточный ужас.
— Да, — ответил Шатун несколько бодрее, чем было нужно.