Кровные сестры
Шрифт:
Так вот о ком говорила медсестра! Какое облегчение! Значит, это вовсе не мерзкая Дряблая Физиономия.
– А как… насчет… остальных? – требовательно спросила Маргарет. – Он не хочет… и нас… сфотографировать?
– Ну конечно! Скажите «сы-ыр»!
Джонни обнял Китти за плечи, и она чуть не умерла от счастья.
– Все улыбаемся! Идеально. Прекрасно. Китти, теперь твоя очередь!
– А почему только ее? – фыркнул Дункан.
– Потому что я особенная, – неразборчиво залопотала Китти. Ведь говорил же ей кто-то эти слова!
– Снова этот… чертов звук, – застонала Маргарет. – Напоминает… «Похоронный марш»… на похоронах моей бабушки…
Китти сразу замолчала. Похоронный, похороны? Оба слова казались знакомыми, но почему?
– Только не начинай снова биться головой, Китти, – сказала Улыбчивая Медсестра. Сейчас она совершенно не казалась веселой. – Похоже, тебе пора прилечь.
Ни за что!
– Китти, Китти, ты же знаешь – будешь вести себя плохо, нам придется дать тебе что-то, чтобы…
И тут все стало черным.
Глава 13
Элисон
Декабрь 2016 г.
После нападения на Барри мои мужчины ходят как в воду опущенные, да и я не лучше. Всякий раз, начиная урок, я будто снова слышу крики Барри и вижу, как кровь пропитывает палас.
Сегодня мы делаем печатки из картофелин, но я никак не могу сосредоточиться – из головы не идет разговор с Анджелой. Я побежала ее искать, как только меня допросили полицейские и начальник тюрьмы.
Как я уже говорила, со связью в тюрьме проблемы, но плохие новости разлетаются со скоростью света.
– Случилось нечто ужасное… – начала я.
Анджела взяла меня за руку:
– Уже знаю и не удивляюсь – он был тот еще кадр. Как это произошло?
Я рассказала о ножницах, которые точно запирала в шкаф.
– Ты уверена? – На лице Анджелы было написано сочувствие. – В такой обстановке можно что-то и упустить. Столько инструкций и правил, и отвлечься есть на что…
Фотография. Красная кнопка, воткнутая мне в лицо. «Я тебя достану».
Неужели от испуга я плохо закрыла шкаф? Но нельзя же об этом говорить, особенно сейчас!
– Это учинил кто-то из них, пока я вытирала чай на блузке, – сказала я в попытке оправдаться.
Анджела втянула воздух сквозь зубы.
– Похоже, это было сделано нарочно, чтобы тебя отвлечь, дорогая.
– Может. – И я прошептала то, о чем постоянно думала с самой смерти Барри: – А вы не считаете, что это мог сделать Курт?
Анджела внимательно посмотрела на меня.
– С какой стати?
Я покраснела.
– Ну, он меня опекает…
Анджела цокнула языком.
– Я тебя предупреждала об ухажерах… Но вряд ли это Курт. Не его почерк.
Откуда она знает?
– Конечно, будет расследование, – проговорила Анджела, будто просчитывая последствия инцидента. – Кто был на вашем занятии?
Я перечислила имена учеников.
На последнем Анджела
– Искромсать лицо – фирменный стиль Стэна! Не помните громкое дело 90-х? Целая семья в Лондоне! Они… А впрочем, ладно, – она через силу улыбнулась. – В классе были трения?
Такой же вопрос задал мне и начальник тюрьмы.
– Нет, только пустая болтовня.
– Полиция тебя уже допрашивала?
– Они задавали те же вопросы, что и начальник, и получили те же ответы.
Анджела кивнула:
– Они еще не уехали, допрашивают заключенных.
В обычный день я бы заинтересовалась, из каких это источников Анджела все знает, но день обычным не был. Зря я с ней откровенничаю, поняла вдруг я: на душе становится только тяжелее, будто все это моя вина.
– Тебе надо поесть, дорогая.
Но мне было физически плохо. Дежурный по кухне даже не подошел принять заказ, словно незадачливость заразна.
Когда я встала, за соседним столом все поспешно опустили глаза, будто только что наблюдали за мной.
– Ладно, пойду готовиться к уроку.
У Анджелы расширились глаза:
– Вы что, остаетесь?
– Начальник позволил. А мне нужны деньги.
Она пожала плечами.
– Наверное, это как свалиться с лошади и снова сесть в седло… – Она забарабанила пальцами по столу. – Но если вы готовы, лучше всего так и поступить.
Конечно, я не была готова. Больше всего мне хотелось помчаться домой и спрятаться под одеялом. Впервые за много дней томительно тянуло прорезать кожу острым осколком стекла. Но я запретила себе проявлять слабость. И не только ради оплаты счетов, а потому, что такое я себе назначила искупление.
Я попыталась сосредоточиться на картофельных печатках. Совершенно детская и, казалось бы, неуместная тема, но мои мужчины увлеченно работают. Кто-то из них отдаст готовый рисунок своим детям, племянникам или племянницам, другие – матерям. В тюрьме семья приобретает для заключенных огромное значение – неизмеримо большее, чем на воле («Мне очень стыдно, что из-за меня мама прошла через этот позор», – сказал мне на днях один молодой человек). Однако классу неймется поговорить о Барри-Деде. За две недели, пролетевшие после инцидента с ножницами, страсти достигли апогея.
– Уже столько времени прошло, мисс. Как он там?
– Он теперь ослепнет, мисс?
– А он еще в больнице, мисс?
Ответов у меня нет – мне ведь никто не докладывает. Когда я спросила секретаршу начальника тюрьмы, она холодно ответствовала, что меня «проинформируют в случае каких-либо изменений».
Анджела, обычно неиссякаемый источник информации, тоже ничего не рассказывала, поэтому мне оставалось только жить, как жила. Печатки из картофелин уже вырезаны – во избежание новых инцидентов я сделала это сама, – и заключенным остается лишь покрыть картошку черной краской (одобренной начальником тюрьмы) и прижать к странице.