Кровью омытые. Борис и Глеб
Шрифт:
В такую пору караульные надевали овчинные тулупы до пят, нахлобучивали волчьи шапки-ушанки, ноги обували в высокие валяные катанки, а руки прятали в меховые рукавицы. Караульные топтались, пританцовывали, е высоты стен с завистью поглядывали, как воротние мужики отогревались у костра.
Лютые морозы навалились на землю Ростовскую, и это в феврале, какой на Руси бокогреем кличут.
Посмеивался народ:
— Вот те и бокогрей, береги носы и уши.
Тиун княжий велел топить печи в хоромах жарче, дров не жалеть.
— Долго
И впрямь, неделя минула, стих ветер, и потеплело. Поднялись воевода Свенельд и князь на угловую башню, что на запад смотрит и на озеро Неро, а за ним даль лесная темнела. Неподалеку от берега мужики пешнями лед прорубили, сети в полыньи завели. Борису видно, как темнеет вода и суетятся рыболовы. Вот они принялась вытаскивать невод, и вскоре на льду засеребрилась рыба. С берега подъехали сани с кошницами, мужики забросали в них рыбу и сети, направились в город.
Когда Свенельд с князем спустились с башни, воевода сказал:
— Я, Борис, зазвал не рыбной ловлей любоваться, то дело праздное. Ты — князь, и город крепить — твоя забота. Все ждал, сам ли доглядишь либо показать? Ан не увидел. А надо бы. Гляди, вишь, венцы на этой башне в негодность приходят, менять надобно. Кто пороком ударит, и рассыплется башня. Распорядись по теплу нарядить артель плотницкую.
Борис молча кивнул, а Свенельд продолжил:
— Ты, Борис Владимирович, не гость ростовский, а князь, и город тебе в княжение даден, о том постоянно помнить должно.
Борис на Свенельда не в обиде. На то великий князь и дал ему воеводу в наставники, чтоб поучал.
Князь с воеводой прошли мимо караульных у ворот. От ближних кузниц тянуло окалиной, стучали молоты. Борис сказал:
— Время обеденное, однако стучат.
— Зимой день короткий, засветло поспешают.
В хоромах тиун встретился.
— Никак, весной пахнет, Матвей Иванович? — заметил Борис.
— Пора!
— С теплом не грех бы и Глебу к нам наведаться.
— Глеб Владимирович, поди, и сам дни считает.
— А что, Матвей, — молчавший до того Свенельд спросил у тиуна, — как невеста?
— Бог милует, на хозяйку не жалуюсь.
— Те, Матвей Иванович, на судьбу грех пенять, — заметил Борис.
— И я тако же мыслю.
Князь хотел сказать тиуну, что Ольгица нравится ему, да не решился, ну-тко истолкует с обидой. Но тут Свенельд заметил:
— Ты, княже, невесту не упусти, проси у великого князя совета, да и свадьбу справим на всю землю Русскую. Как, Матвей?
Тиун плечами пожал:
— Воля молодых.
— Вот и так сказываю, не опоздать бы. А то гляди, князь Борис, невеста как та птаха, будто изловил ее, а она из рук выпорхнула. — Свенельд бороду погладил. — На мне поучись, Борис, вишь, поныне бобылем живу. А все оттого, что долго приглядывался, выбирал, очи на всех девок косил, а своей, перед носом, не углядел.
Тиун разговор перевел:
— В трапезную пора, Матрена ворчать будет.
Свенельд ладони потер, воздух нюхнул:
— Истино, старик, носом чую, щами запахло.
— Только ли? — засомневался тиун. — Ноне выделил Матрене бок поросячий да грибков сушеных, обещала жарить.
— А мы и проверим. — Свенельд первым двинулся в трапезную.
Тихий городок Муром — дремотный, никто на его покой не замахивается, и живут здесь обособленно, каждый своим домом, в гости не хаживают и о здоровье не справляются. Ремесленным людом муромчане не славились, разве что скорнячной слободой, где проживали усмошвецы, мявшие кожи в таком множестве, что их хватало не только на весь Ростово-Суздальский край, но и закупать их являлись торговые гости из разных земель. Гордились муромчане своей пушниной, мех оставался прочным не един год.
А еще похвалялся люд муромский хлебами. Родил он обильный на лесных полянах вокруг города, и за зерном приезжали в Муром поморяне из Белоозера. На муромском торгу самое дешевое масло, в каждом дворе муромском по целому стаду держали. На зорьке, когда пастухи собирали коров, созывая их игрой на дудочках, щелкали бичами, рев и мычание оглашали город. И уже первые коровы паслись в пойме Оки, последние только-только покидали город.
Муромский посадник, боярин Горясер, с первых дней приезда Глеба в Муром жаловался:
— Богаты муромчане, да дань силой берёшь. Особливо с народа муромы. Тех, пока на правеже не продержишь, толку нет…
В первый год намерился Глеб объехать свое княжество, да не собрался, а в это лето решился. В феврале, едва пахнуло первым теплом, собрался в дорогу. Его пытались отговорить, пугали метелями, какие нередко бывали в конце зимы, Глеб на своем настоял.
В дорогу отправились малым поездом, из трех саней. Часть груза переложили на вьючных лошадей. С князем отправился десяток гридней с боярином Горясером. Его Глеб взял потому, как боярин уразумел язык племени муромы, а еще хотел ближе присмотреться к Горясеру, чем не приглянулся он Илье Муромчанину?
Объезд князь с боярином решили начать с поездки вверх по Оке до слияния с Клязьмой и по кругу, через Боголюбово и Владимир спуститься к коломенскому укреплению, чтобы оттуда вернуться в Муром. Путь верст в семьсот намечали проделать в месяц, коли погода не задержит, а поскольку еды и зерна на все дни не запасешься, решили пополнять его в дороге.
В повары боярин Горясер взял холопа из торков, у которого даже имени не имелось, и все звали его Торчином.
Был Торчин роста малого, толстый, с лицом сальным, на котором едва проглядывались щелочки глаз. Говорил он редко, а когда смеялся, то из его горла вырывался клекот. Умение Торчина стряпать Глеб оценил на стоянках.