Круг Девятирога
Шрифт:
Моё внутреннее напряжение уже достигло звенящей стадии, когда я понял, что император наносит удар – какое-то еле уловимое изменение выражения его лица подсказало мне это. Даже краткого мига не оставалось мне на размышления. Всё, что произошло позже, происходило без вмешательства моего сознания. Мне казалось, я просто наблюдаю за событиями извне, вижу и императора, и себя откуда-то со стороны и сверху.
Впрочем, нет, не казалось. Я действительно смотрел на происходящее с высокой скалы удивительным зрением Белого Пса, лишённым цветовых восприятий, но насыщенным богатейшей палитрой нюансов световых ощущений, которым в людском языке нет названий и вряд ли будут. Две крохотные людские фигурки стояли внизу под скалой неподвижно, но вокруг каждой из них бешено пульсировала, постоянно меняясь, похожая на куст перекати-поля сфера из зубчатых разрядов, каждый из которых,
Эпилог
Пермь, 15 апреля 2005 года
До чрезвычайности промозглая погода! Мышиного цвета туман клубится над городом, но не опускается вниз, вобрав в себя лишь верхушки высотных зданий. Только изредка щупальца его крадучись тянутся вниз, но, коснувшись земли, тотчас растворяются, словно рассеянные некой волшебной силой. Водосточные трубы извергают такие водопады, какие не увидишь и при ином летнем ливне. В такую погоду никуда идти не хочется. Но куда же деться от забот наших суетных! Вздыхаю, поднимаю воротник курточки и выхожу из подъезда. В задумчивости шагая по знакомой дороге, привычным жестом вытаскиваю из кармана зажигалку и пачку сигарет «Честерфилд». Но курить отчего-то не хочется. Совсем. Даже наоборот, просто передёргивает от мысли о вонючем сигаретном дыме. А не бросить ли эту пагубную привычку? Давно мечтаю об этом, но всё никак не соберусь. Решено! Но просто так выбросить почти полную пачку жалко. Да и урны поблизости нет. Поворачиваю обратно и подхожу к дворнику дяде Саше, который в задумчивости опирается на широкую лопату, грустно взирая на груды мокрого мусора.
– Держи, дядь Саш, – протягиваю ему «Честерфилд».
– О! Вот это дело! – Он радостно сдвигает на затылок заношенную чёрную шапку, которую его жена Татьяна называет «гнездо из кролика». – А я вот тут как раз стою-кумекаю: где бы это куревом разжиться? Танька, стерьвь, мой загашник накрыла, а до получки-то ещё аж два дня. Я у тебя парочку стрельну? Не обидишься?
– Всю пачку забирай, я бросил.
– Бросил – это хорошо, это дело! Вам, молодым, здоровье ох как беречь надо! Это нам, старикам… Слышь, а может, ты мне по доброте душевной и на это дело одолжишь?.. – разводит он мизинец и большой палец, старательно прикрываясь собственной спиной так, чтобы сия фигура не попала в зону видимости окон дворницкой квартиры.
В это время откуда-то сверху раздаётся громкий шорох-скрежет, огромный снежно-ледяной пласт съезжает с покатой шиферной крыши пятиэтажки, шумно летит вниз, с громким хлопком падает на тротуар и разбивается на множество мелких кусков. Я смотрю на образовавшийся лабиринт из трещин, и какие-то странные ассоциации пытаются, но не могут проникнуть в мою память. Что-то смутное, далёкое-предалёкое…
– Вот ить, твою мать, – сквозь зубы ругается дядя Саша, выводя меня из задумчивости. – Ить скока разов я им в домоуправлении говорил… Сам-то не могу на крышу лазить. Эта у меня, как её… люмбага. А ну как шёл бы кто щас внизу? Что б было бы? А?
Пермь, 20
Мне опять снится всё тот же сон: чёрно-фиолетовое ночное небо в незнакомых созвездиях, большая зеленоватая луна, возле которой виднеется маленький серебристый шарик. Я грустно вою на них, а они льют сверху свой свет, который красиво серебрится на моей шерсти…
Так и не понимаю, что заставило меня проснуться, но сон исчезает резко, как неловким движением скинутая со стола чашка. И даже в глазах, когда я их открываю, нет обычной после пробуждения липкости. В комнате, погружённой в зеленоватый сумрак, царит, прямо-таки звенит тишина. Подле моей кровати, мерно покачиваясь, стоит высокий полупрозрачный призрак, сквозь которого неясно просвечивают ровные ряды квадратиков на обоях. Первое, что в его облике привлекает внимание – горящие ярким зелёным огнём глаза. И лишь потом – невообразимая худоба: такие истощённые фигуры я видел только на документальных фотографиях, запечатлевших узников фашистских концлагерей. На призраке мешком болтается мундир неизвестной армии.
По всем канонам жанра я должен испугаться, запаниковать, броситься искать какие-нибудь палки, чтобы смастерить из них подобие креста, или, на худой конец, просто забиться под кровать. Но почему-то необычный гость не вызывает у меня даже малейшей тревоги. Только раздражение.
«Какого чёрта! Среди ночи… – проносится в голове. – Поспать не дают! Сколько же времени сейчас?»
Приподнимаюсь на локте, поворачиваюсь к прикроватной тумбочке и бросаю взгляд на электронные часы, стоящие на ней. На табло замерли большие, яркие зелёные цифры: 04.16. Именно свет этих цифр чуть-чуть рассеивает темноту комнаты. Он же отражается и в глазах призрака.
– Чё надо? – задаю я ему не слишком умный вопрос.
– Приказано передать, – хрипло, как и положено приведению, произносит фантом, – что Предназначение не выполнено. Тебя призывают обратно. Куда идти – знаешь. Семьсот Пятьдесят Пятый приказ выполнил!
С этими словами он чётким движением кидает ребром к груди сложенную дощечкой руку, резко поворачивается, чуть не упав при этом, и, покачиваясь, марширует до двери комнаты, а потом и сквозь неё.
– Э! А куда? – кричу вдогонку, но ответа уже не получаю.
Сидя на кровати, тяжело ворочаю мозгами, пытаясь хоть немного осмыслить произошедшее:
«Какое-то предназначение не выполнено. Кем не выполнено? Меня призывают. Куда призывают? В армию? Как давно военкомат стал привлекать к работе посыльными привидений? Работают они, что ли, эффективнее? Результативнее разыскивают уклоняющихся от воинской обязанности? Этот, что ко мне заявился, уже семьсот пятьдесят пятый приказ выполнил! И, главное дело, я, по его словам, должен знать, куда мне идти. По тому адресу, который в мобилизационном предписании указан? Нет, абсолютно ничего не понимаю!»
Раньше обкурил бы это дело сигареткой, глядишь, и прояснилось бы чего-нибудь в голове. Но курить я бросил весной: вдруг, ни с того ни с сего, стало до невероятности противно это занятие. Ладно, пойду хотя бы чашечку кофе сварю! Может, что вспомнится. Хотя навряд ли. Уже несколько месяцев живу с ощущением, словно что-то забыл сделать, но что – хоть убей, не помню!
В комнате прохладно: опять какие-то перебои с отоплением. Однако одеваться не хочется: всё равно снова ложиться, рано ещё. Накидываю на себя одеяло наподобие плащ-палатки, нашариваю ногами тапочки и направляюсь на кухню. Дверь, ведущая в прихожую, открывается неожиданно тяжело, словно сделана не из фанеры, а из толстенной свинцовой плиты. В медленно расширяющийся проём проникает неяркий зеленовато-жёлтый свет. Выглядываю из-за полотнища продолжающей с тихим шорохом отворяться двери и остолбеневаю: в коридоре тихо шумит лес! Ночной летний лес… Но откуда он глубокой осенью у меня в квартире?!
Над лесом простирается удивительно красивое чёрно-фиолетовое небо в ярких огоньках звёзд, по которому медленно плывут редкие перистые облака, подсвеченные сверху луной… Оп-па! Не луной, а двумя лунами: большой желтовато-зелёной и маленькой серебристой. Именно их я видел в своём сне, который приходил ко мне с пугающей регулярностью. И в этот момент на меня вновь снисходит. Я вновь вспоминаю всё. Воспоминания не приходят ко мне – я мгновенно погружаюсь в них, словно в безбрежное море. В памяти резко всплывают все те невероятные события, которые произошли со мною 15 апреля с 10 часов 33 минут до 10 часов 31 минуты – именно в таком порядке! Мигом заполняется пробел в памяти, угнетавший меня последние месяцы. Ланела! Та! Вы снова со мной, снова рядом! Я иду к вам!