Круг Матарезе

Ладлэм Роберт

Николай взглянул на часы; пора было возвращаться. Гости, наверное, вот-вот прибудут.

Все шло как нельзя лучше. Николай едва мог надеяться на такую удачу. Обстановка была непринужденной в значительной мере благодаря его отцу и гостям. Поначалу полковник Дригорин держался в соответствии со своим положением, памятуя о субординации. А Дмитрий Юревич, напротив, вел себя как и положено отцу, принимающему командира своего сына, заботящемуся лишь о будущем своего отпрыска. Было забавно наблюдать за ним – он был так прост и доступен. Водку

подавали с соками и кофе, и Николай зорко следил за дымящимися сигаретами.

На удивление приятным человеком оказался и друг полковника – москвич Брунов, крупный партийный функционер из военно-промышленного комплекса. И у отца нашлись не только общие с ним приятели, но вскоре выяснилось, что оба разделяют одни и те же взгляды на московскую бюрократию – административных чиновников, окружавших их общих знакомых. Они едва сдерживали смех, стараясь превзойти друг друга в остроумных замечаниях насчет «этих чекистов-руководителей» и «экономистов», не способных удержать и рубля в кармане.

– Мы – вредные элементы, Брунов! – рычал отец, и его глаза искрились смехом.

– Абсолютно верно, – соглашался московский гость, – и как жаль, что мы так точны в оценках.

– Будьте осторожны, мы среди военных. Они доложат о нас…

– В таком случае я отказываюсь работать на них, а вы сделаете бомбу обратного действия!

На мгновение смех Юревича оборвался.

– Я бы хотел, чтобы это не понадобилось.

– А я – чтобы не потребовались такие грандиозные увольнения.

– Ну и довольно, – сказал Юревич. – Егеря уверяют, что охота у нас здесь великолепна. Мой сын обещал следить за мной, а я, в свою очередь, обещаю подстрелить самого крупного зверя. Пошли! Все, что необходимо, вам предоставят: обувь, теплую одежду… водку.

– Но не во время стрельбы, папа.

– Слава богу, вы хоть чему-то научили его, – улыбнулся Юревич полковнику. – Я хочу, чтобы вы остались на сегодня. Ну и на ночь, разумеется. Москва щедра и изобильна: у нас есть и свежее мясо на ростбифы, и свежие овощи бог знает откуда… из ленинских запасников, с баз вождей.

– И фляжки с водкой, я полагаю.

– Не фляги, каски! Я вижу это по твоим глазам, сын. Мы оба сегодня в праздничном увольнении. Вы остаетесь!

– Я точно остаюсь, – сдался гость из Москвы.

Выстрелы разорвали лесную тишину, резко отдались в ушах. Крики вспугнутых птиц и шум хлопающих крыльев сопровождали стрельбу. Николай слышал и возбужденные голоса вдалеке, но разобрать слова было невозможно.

– Ах ты, старый негодник! – Он обернулся к отцу, бросил взгляд на оружие в его руках. – У тебя предохранитель спущен. Что это?

– Мне показалось, я услышал шорох. Я хотел быть наготове.

– Я, конечно, очень уважаю тебя, папа, но поставь на предохранитель и жди, пока у тебя в поле зрения что-то не появится. Одного шороха мало.

– Я тоже уважаю тебя, мой мальчик, но тогда придется делать много дел сразу. – Юревич заметил

тревогу в глазах сына. – А вообще-то, ты, пожалуй, прав. Я споткнусь, упаду, и произойдет взрыв. Я знаю, так бывает. Поэтому повинуюсь.

– Благодарю, – ответил сын и резко обернулся.

Отец был прав: сзади послышался какой-то звук. То ли сучок треснул, то ли ветка хрустнула. Он спустил предохранитель.

– Что это? – заволновался Юревич.

– Ш-ш, – прошептал сын, всматриваясь в просвет между мохнатыми заснеженными деревьями, но, ничего не заметив, вернул предохранитель в исходное положение.

– Ты тоже слышал, да? Значит, это не только мой стареющий слух. – Взгляд Юревича загорелся.

– Мы услышали бы свист, выйди они на зверя. – Сын опустил ружье.

– Это грубое нарушение, – сказал Юревич, притворившись рассерженным. – Егеря клялись, что будут гнать зверя в этом секторе леса, у озера, но там ничего нет. Вот почему я уверен, что они пошли в ту сторону, откуда доносится шум.

– Снег тяжелый в этом году, – предположил сын, – возможно, ветки гнутся и ломаются под его тяжестью. Это мы и услышали.

– Пусть так, но свиста-то так и не было. Они не вышли на тропу, черт побери! – сказал Юревич.

Раздались еще три отдаленных выстрела.

– Возможно, они что-то заметили, – заговорил Николай. – Сейчас мы услышим свист.

И они услышали. Но не свист. А панический крик, долгий и отчетливый. За ним последовал еще один, более истеричный, стоявший в воздухе до тех пор, пока эхо многократно не усилило его, раскатившись по всему лесу.

– Бог мой, что там случилось? – Юревич схватил сына за руку.

– Не понимаю…

Его ответ прервал новый вопль, пронзительный и ужасный, слов не было, только боль и ужас.

– Оставайся здесь! – крикнул сын. – Я иду к ним.

– Я следом. Торопись, только будь осторожен.

Николай бросился по снегу на крики. Они заполнили лес, но стали менее пронзительны: кричавший терял силы. Николай прикладом расчищал дорогу, несся, ломая ветки, сбивая снег, вздымая вокруг снежные вихри. Ноги ломило, холодный воздух обжигал легкие, глаза застилали выступившие от напряжения слезы.

Сначала он услышал рев, а затем увидел то, чего больше всего опасался, чего не хотел бы увидеть ни один охотник.

Огромный бурый медведь, мстя за нанесенную рану, рвал когтями, мял, раздирал свою жертву. Страшная морда зверя была в крови.

Николай вскинул ружье и стрелял, стрелял, пока не опустел патронник. Громадный хищник рухнул. Николай подбежал к товарищам, и у него перехватило дыхание.

Человек из Москвы был мертв. Его горло разорвано, окровавленная голова едва держалась на шее. Дригорин был чуть жив, но Николай понял, что если полковник не умрет в считаные секунды, то ему самому придется еще раз применить оружие, чтобы довершить работу зверя. Лица у Дригорина не было – сплошная кровавая рана. Вид ее испепелил душу Николая.