Круги на воде
Шрифт:
Соседи по площадке действительно угорели, но это случилось за толстой глухой стеной, в каких делают тайники для золота, а у Марины были открыты окна. Спасатель услышал, как она стонет, и решил, что и в этой квартире газ. Так или иначе, сестра могла задохнуться, но ее откачали.
Когда Марина, слегка пошатываясь, вошла в ординаторскую и представилась коллегам, ей предложили кофе и телефон. В сигарете отказали, не сильно и хотелось.
Сначала она позвонила в институт, сказала, что заболела.
Ей
Затем нашла по справочнику номер частной наркологической клиники, набрала и попросила доктора Краснова, своего однокашника.
Через час Краснов прилетел на своем зелёном тропическом пассате и забрал ее. Следуя старому правилу "извлекай из беды пользу", Марина извлекла выходной.
Куда, - сказал доктор, - домой или в гости?
Мне бы воздуху, - сказала Марина, улыбнулась ласково, и они отправились в Лахту.
Волны катились на пляж, вода шлепалась о песок и пенилась, и шипела как масло, ломтики тростника и сосновые шишки жарились в ней. Марина сидела, обхватив коленки, и наблюдала, как грозовое облако, осторожно, чтобы не потревожить тяжелое брюхо, обходит купол собора в Кронштадте. Блики света играли на острых гранях креста.
На заливе случился замор, мелкие судаки, лещи и карпы лежали на желтом песке, как перламутровые раковины, а в полосе прибоя перекатывались крупные, как поленья, их деды и отцы.
Про рыбу не говорят умерла, - думала Марина - но заснула. Этот берег не тает, потому что рыбы держатся за него в своих снах, пока их клюют вороны и чайки. Наверное, захлебнувшись во сне, я лежу сейчас там, на отмели, на Луне, вытянувшись изысканно, как пьяная русалка, жуки устроили во мне столицу и пир, и вода капает в ухо, как в греческих часах.
Краснов, - сказала Марина - как ты думаешь, на небесах бывают заморы? Вообрази себе: белый Ангел врезается в желтый столб заводского дыма, падает на облако, а там все уже темным-темно от неживых крыльев.
Она говорила медленно, не столько напирая на слова, сколько подчеркивая паузы. Доктор знал, к чему этот театр, он сел рядом с Мариной, обнял за плечи, чмокнул в висок.
Ну что, поехали?
– сказал доктор.
Посидим до пятой вороны, - сказала Марина, - и отправимся, хорошо?
Боже мой, - подумала Марина, - стоило мне пять лет назад сделать вот так рукой, и была бы я теперь Краснова, и был бы у меня дом в Юкках, соль на губах и белый рояль в зарослях декоративного дрока.
Марина засмеялась и поцеловала доктора.
Ее поцелуй был подобен тому, как ласточка утоляет жажду, срывая в полете каплю с волны.
Она смотрела, прищурившись, как ветер забивает в волны серебряные гвоздики, искала слово, чтобы описать сложносоставное облако, считала ворон, видела как самолеты нарезают в небесных полях длинные белые борозды, и Архангелы, словно в отместку, кидают в них семена первого снега, и вдруг вспомнила, словно вышла из тени на свет, что брат давно должен был бы появиться, да не появляется.
Трубка Краснова не работала, и Марина заторопилась домой. В прихожей, не закрыв дверей, набрала справочную аэропорта и безвольно опустилась на пол. Ее давешний сон настойчиво прорывался в явь, пятном проступал сквозь ткань дня, торчал из его мешка острым шилом.
О ком ты плачешь, женщина,
Об умершем сыне?
Нет, оставьте меня в покое, еще рожу.
О ком ты плачешь, женщина,
О погибшем муже?
Нет, не прячьте ремень и бритву,
Найду другого.
О ком же тогда ты плачешь?
О том, кто роднее отца, сына и мужа,
О брате,
Другого нет, и негде взять.
Марина выставила доктора, выключила радио, села, закутавшись в одеяло, и тихонько заскулила. Она боялась пропустить звонок диспетчера, который обещал связаться, как только пассажиры в Хельсинки пройдут перерегистрацию. Дурацкая мысль вертелась, как муха, отвлекала - вместо того, чтобы посыпать голову пеплом, стоит покраситься.
Со слезами из глаз вытекали воспоминания, капали в чашку с чаем, плавали на поверхности, как пенка на молоке:
Отец взял ее на плечи, а за руку ведет другого ребенка, идти по скошенному полю колко, ребенок плачет;
Она плавает в заливе, залив мелкий, она трется о стиральную доску песка загорелым телом, воспламеняется и не хочет вылезать, а с берега уже машут;
Ослепшая женщина бредет выжженной степью, на спине качается люлька, на кургане замерли всадники, один указывает на женщину серебряной рукоятью плети.
Марина поняла, что вышла за пределы своей памяти, и кто-то другой плачет ее глазами. Тут зазвонил телефон, и заговорил на хорошем русском голландский фотограф.
Прошу простить за вторжение, но, кажется, я могу помочь вам в поисках брата. Кроме того, у меня к вам есть и профессиональный интерес. Давайте встретимся.
Давайте, - сказала Марина.
Где и когда, - спросил фотограф.
У меня, сейчас, - и продиктовала адрес.
Фотограф оказался довольно молодым человеком азиатской наружности, предположительно, индусом. Он вошел без приглашения, едва она отворила дверь, и рой насекомых влетел вместе с ним в прихожую, как облако пара с мороза. Марина не успела удивиться, как жуки превратились в рисунки на обоях, богомолы -- в трещины на потолке, а бабочки - в наклейки на холодильнике.