Круги на Земле

Аренев Владимир Константинович

Но сейчас, сейчас-то из-за чего дергаться?!

— Не спокойно мне штось, Юрий Никалаич. Вучыцельница твая…

— Да ну, нагородила огород — я же объяснял, она, как говорится, в своей тональности. Не принимай всерьез.

— Я б не прыймау, — вздохнул Игорь. — Ды тольки гэта трэцяя… любяць яны мяне.

— Что значит «третья»? Часто к тебе сумасшедшие с предсказаниями лезут?

— Нашчот сумашедшых — не знаю. Цыганка была. Яшчэ у горадзе. А ужо тут, у гэтых… Прудках, да? — там таксама якаясь прыстарэлая падчапилася. «Не хадзи, — гаворыць, — у Стаячы Камень. Там — смерць».

— Да, перспективка ничего

так, заманчивая. Чего ж пошел? — он выставил перед собой ладони, прерывая возмущенный возглас журналиста: — Ладно, ладно, шучу. Ты у нас человек цивилизованный, во всякую муру забобонную верить не станешь. Поддерживаю. Удивляет одно: почему вдруг ты так заволновался? Ну совпадение, с кем не бывает.

Игорь взглянул на Журского, выдавил кривую усмешечку:

— И часта з табой такое трапляецца? Га?

Тот смущенно развел руками.

— Тож-то и яно! Знаеш, мне гэта нагадуе вельми паганюшчы раман страхау. Самый пачатак.

— Почему ж «поганющий»?

— А автор повторяецца. Тры папярэджэння — на два больше, чым патрэбна б была. Ды й аднакависенькие: бабы старые являюцца, гразяць… Скучно, избито, банально.

— Ну-у, может, не так все просто? — предположил Юрий Николаевич. — Допустим, твои женщины дополняют одна другую… образ там раскрывают, я не знаю.

— Дурыстика! Знайдзи, покажы мне сенняшняга аутара, катрый бы образ раскрывау! Толку от моих жэншчын — адзин…

— Так уж и один…

— … доказаць, што яны сапраудна штось знаюць. И выходиць, штось такое сушчэствуець.

— И оно крадется во тьме, чтобы сожрать нас! — торжественно завершил он. — Извини, Игорь, но не верю. Как ты говоришь, «дурыстика». Хотя полюбопытствовать, чего ж тебе напророчили цыганка с дамой из Прудков, я не отказался бы.

Он вполуха слушал рассказ Игоря и думал: а как бы ты, дружище, заговорил, узнай, что мама моя, Настасья Матвеевна Журская, потомственная знахарка? Вот и получается: ты во все это не веришь, а приходится, я же во все это верю, хотя верить-то как раз не хочу. Не хочу даже допускать возможности, что все твои «дамы» не от своего скверного характера предсказывали то, что предсказывали, не желаю верить в невозможность противостоять постаревшему Стояну-отшельнику, которого здесь зовут чертячником — и не зря, кстати, зовут. Об остальном и говорить не стоит. Круги твои — так, ерунда. Меня больше волнует зубок чеснока, который я вчера обнаружил в своем кармане. Наверняка мать положила. И думать о причинах этого ее поступка я тоже не хочу. Я слишком успешно позабыл обо всем этом (понимаешь, старик, в городе такие знания ни к чему), слишком успешно, чтобы теперь восстанавливать их в своей памяти. Но, боюсь, придется.

«…боюсь».

Журский нащупал в кармане сухую каплю чесночной дольки, сжал, словно была она амулетом от всех напастей — и в это время с крыльца донеслось:

— Хлопчыки маи даражэнькия! Да столу!

9

Обедали куриным бульоном, неизменной жареной картошкой и овощами. Хозяйка строго наблюдала за гостями: все ли в порядке, всем ли угодила? — и при этом успевала еще что-то перемешивать в большой металлической миске.

Макс ел с аппетитом, азартно и энергично поглощяя свою порцию; Игорь — рассеянно и без души; Юрий Николаевич же, хоть и уделял картошке с бульоном должное внимание, мыслями был далеко.

Он вспоминал о том, как впервые осознал, что мама его обладает способностями, которых нет больше ни у одного человека в деревне (о Стояне Юрась тогда не знал). Это плохо согласовывалось с тем, что говорили в школе, еще хуже — с обгоревшим остовом церквушки, сожженной, по словам старожилов, «после немца»; церквушка свидетельствовала об абсолютном торжестве разума и материи над бреднями капиталистических священников о боге и пр. «Чудес не бывает», — вот она, истина в последней инстанции. Но поскольку целительский талант Настасьи Матвеевны не вписывался в рамки современной науки, именно чудом он и был, самым настоящим. Даром свыше.

Но, как и всякий дар, нес он в себе множество опасностей. Потому и говорить о нем при чужих людях не следовало. А свои и так знали.

Объяснил все это Юре старший брат, когда, по мнению последнего, «пришло время». Младший на удивление быстро понял его слова — возможно, из-за того, что сам уже обнаружил свой дар — музыкальный. И отныне молчал: в компании ли приятелей, в кругу ли семьи. Тема эта считалась запретной; да и сама Настасья Матвеевна старалась лишний раз способностей своих не проявлять. Знала, видела на примере Мирона-чертячника (Стоянового отца) да и Варвары, сестры Стояновой, чем платят люди за добро и зло. А у Настасьи Матвеевны семья, ей лишний раз привлекать к себе внимание Серебряка не хочется.

Но и об истинной сущности отшельников, и об их взаимоотношениях с Серебряком Юрась узнал намного позже. Когда «заиграл» путь к умершему и покоящемуся на берегу Струйной старому чертячнику и шагал домой вместе с дядькой Григорием.

— Слыш, плямяш, — сказал тогда дядька, попыхивая папироской, — ты глядзи, пра усе гэта маучы.

Они шагали, все семеро, вдоль речки, возвращаясь к дороге. Молодой отшельник остался у домовины.

— Прауду дзядька кажа, — отозвался молчавший все это время Потапыч. — Нам жа усем горш будзе. Табе — таксама.

— Рабенка не запугивай, — строго молвил Филлип Гнатович. Он после случившегося выглядел подавленным, но теперь понемногу приходил в себя.

— Што, няпрауду кажу? — обиделся Потапыч. — Прауду. Твой же Ивашка, тольки даведаецца, што такое магло быць, зробыць нам блакаду Ленинграда з Барадзином разом. И табе ж — першаму, — добавил он. — Мы што, мы людзи маленькия. Санек — яму не прывыкаць, я — заслуги у мяне, лишний раз не зачэпяць. А от ты, Филлип Гнатыч, на поуную катушку паляциш.

— Ды годзе вам! — дядька, похоже, не на шутку рассердился. — Разкудахталися! Як будзець, так и будзець. Няужо ад вашых слоу штось пераменицца. Идзице и язык за зубами прытрымывайце; а праз тры дни гэта ваабшчэ ничога не будзе значыць: як пахавали, дзе, хто…

Они расстались у моста — всем, кроме дядьки с Юрасем, нужно было в сторону Адзинцов, так что дальше родственники шли вдвоем.

— Табе мамка ничога не разпавядала?

— Аб чым? — удивился мальчик.

— Аб чарцячниках. И аб ведзьмарке.

К этому времени Юрась уже кое-что разведал, так сказать, по своим каналам. Хотя среди ребят тема старого и молодого отшельников негласно считалась запретной, нет-нет, кто-то да и проговаривался: о том, что видел… или не видел, а примерещилось только; о том, что слышал… или не слышал, а так, думал, что слышал…