Круглая Радуга
Шрифт:
– Нефтеочистительный,– предполагает Андреас Орукамбе.
– Точно? Он же зарок дал.
– Теперь, может, и развязал.– Брат девушки уставился на него, играя желваками. Тирлич, старый ублюдок, тебе уж и впрямь ничего не доходит...
Они вновь садятся на свои мотоциклы и снова в путь. Разбомблённые сухие доки, обугленные рёбра складов, цилиндрические куски подводной лодки, что так никогда и не была собрана, проносятся в окружающей темноте. Вокруг Британская охрана, но это другой обособленный мир. Британская часть в победной Пятёрке оккупирует свою долю пространства Зоны совпадающую, но не идентичную с той, по которой эти серьёзные Schwarzkommando верхом на мотоциклах без глушителей с рёвом проносятся в эту ночь.
Разделения не прекращаются. Каждая из альтернативных Зон уходит в отрыв от всех остальных, с предопределённым ускорением, сдвиг красной части спектра, разбегание от Центра. С каждым днём мифичное возвращение Тирлича из грёз выглядит всё менее возможным. Когда-то требовалось знание униформ, знаков различия, маркировки самолётов, для соблюдения границ. Но к нынешнему моменту слишком много выборов уже свершилось. Единый корень утрачен, ещё в майском опустошении. У каждой птахи теперь собственная ветка, и всякая из них отдельная Зона.
Сброд ПеэЛов кучкуется у развалин вычурного фонтана, не меньше двадцати, глаза из праха, влеплены в лица белые как соль. Иреро вписываются в поворот рядом с ними, до половины короткого марша длинных ступеней расходящихся ласточкиным хвостом в уклон улицы, зубы стискиваются, верхние с нижними, мотоциклетные рамы пронзительно скрежещут, вверх и вниз по ступеням мимо бессловесных плозий Славянских дыхов. Прах и соль. Грузовик-репродуктор появляется за стеной, метров за сто: голос, Университетски правильный, и давно уставший от обращения, декламирует: «Освободите улицу. Расходитесь по своим домам». Освободите у—расходитесь по своим что? Тут какая-то ошибка, это должно быть для другого города...
Фрр под нефтяной трубой на опорах сбегающих вниз налево, к воде, дальше, громадные стянутые болтами фланцы над головой смягчённые ржавчиной и промасленной грязью. Далеко по гавани движется нефтеналивной танкер, поколыхивается безмятежно как паутина звёзд... Вжиик вверх по склону в сторону бастиона из обрезанных, запутанных, сплавленных и обожжённых ферм, труб, колонн, изгибов, кожухов, изоляторов перенастроенных всеми бомбардировками, забрызганная смазкой галька на земле проносится милей за минуту и погоди, погоди, а скажи что, скажи « перенастроено», ну-ка?
Тут не то, чтобы озарило, нет, но прорвалось, как тот свет, что прорывается однажды среди ночи в слишком глубокий час, чтоб враз смог объяснить с чего бы это—тут нахлынуло на Тирлича то, что кажется ему необычайным постижением. Этот змеящийся навал шлака, в который он вот-вот врежется, этот бывший перегонный, Jamf"OlfabrikenWerkeAG, далеко никакая даже не развалина. Тут всё в превосходном рабочем состоянии. Всего лишь в ожидании нужных подключений, и пуска… модифицировано, очень чётко, целенаправленно бомбардировкой, которая никогда не была враждебной, а частью плана обеих сторон—« сторон?»—давно согласованного… да и теперь что если мы—хорошо, скажем, что мы все, какие тут имеются, Кабалисты, скажем, в этом наше истинное Предназначение, быть учёными-чародеями Зоны, а где-то в ней Текст, который нужно разобрать по кусочкам, составить аннотации, растолковать и отмастурбировать пока не будет выжат насухо до последней капли… вот мы и предположили— nat"urlich!—что этот священный Текст должен быть Ракетой, орурурумо орунене: высокий вздымающийся мёртвый, блистающий великий («орунене» уже переиначено детьми Иреро-Зоны в «омунене», старший брат)… она наша Тора. А как же иначе? Её симметрии, скрытые состояния, хитроумие её, околдовали и ввели в соблазн нас, пока истинный Текст застыл, ещё где-то в своей непроглядности, в нашей темноте… даже в такой дали от Юго-Западной нас не может миновать древняя трагедии потерянных посланий, проклятье, от которого нам не избавиться вовек...
Но, если я гоню по нему, по Истиному Тексту, в эту минуту, если так оно и есть… или если я сегодня проехал мимо него где-то в развалинах Гамбурга, вдыхая пыль гари, в упор не видя… если то, что IG построило тут на этом месте вовсе не было окончательным видом, а всего лишь набором фетишей, разметкой для применения спецмеханизмов в виде бомбардировщиков 8-й АВС да «Союзнические» самолёты все, в конечном итоге, продукт от IG, посредством Директора Круппа, через его Английские сочленения—бомбардировка была чисто индустриальным процессом реконструкции, каждый выброс энергии чётко увязан в пространстве и времени, каждая взрывная волна рассчитывалась заранее сотворить именно такие руины вокруг, тем самым расшифровывая Текст, тем самым шифруя, перешифровывая, перерасшифровывая священный Текст… Если тут всё в рабочем состоянии, в чём его предназначение? Инженеры, строившие это как нефтеперегонный, понятия не имели о дальнейших шагах. Их объект «сдан», можно забыть.
И, следовательно, эта Война никак и никогда не была политической, политика просто спектакль, для отвода глаз народам… втайне, вместо этого всё диктовалось потребностями технологии… заговором между людскими созданиями и техникой, зачем-то нуждавшимся в энерго-вспышке войны, в выкриках, «К чёртям деньги, само существование [вставь название державы] под угрозой!», что, скорее всего, означало, вот-вот рассветёт, мне нужна моя порция ночной крови, моё финансирование, финансирование, ахх, ещё, ещё... Истинными кризисами были кризисы распределения и очерёдности, не между фирмами—это тоже всего лишь инсценировка—но между различными Технологиями, Пластиками, видами Электроники, Самолётостроения, и их потребностями, в которых разбирается только правящая элита...
Да, но Технология всего лишь реагирует (как часто этот довод повторялся, упрямый и унылый как редукция по Гауссу, среди Schwarzkommando, особенно помоложе): «Очень красивая болтовня, что ухватил чудище за хвост, но ты думаешь у нас была б Ракета, если бы кто-то, некий определённый кто-то, имеющий имя, имеющий член, не захотел кидануть тонну Аммотола за 300 миль и взорвать квартал мирных жителей? Валяй, пиши технологию с большой «Т», обожествляй её, если от этого чувствуешь себя менее виноватым—но так ты оказываешься с оскоплёнными, брат, с евнухами, что присматривают за гаремом нашей украденной Земли для затёкших и безрадостных хуёв людских султанов, людской элиты, у которых ни малейшего права быть там, где они—»
Вот где мы должны искать источники власти, и схемы распределения, о которых нам никогда не говорили, маршруты власти, о которых наши учителя и слыхом не слыхивали, либо их предупредили не вдаваться… мы должны найти счётчики, чья шкала неизвестна миру, чертить собственные диаграммы, отслеживать ответную реакцию, устанавливать связи, снижать вероятность ошибки, стараться найти истинную функцию… прилагать её к какому непросчитываемому графику? Тут, на поверхности, каменноугольные смолы, гидрирование, синтез, всегда были фальшивкой, фиктивными функциями, чтобы скрыть настоящую планетарную миссию, да и возможно разворачивающуюся уже не первое столетие… эти развалины завода дожидаются своих Кабалистов и новых алхимиков, чтобы открыть Ключ, обучить таинствам остальных…
А если это не именно Jamf"OlfabrikenWerke? Что если это заводы Круппа в Эссене, что если это Blohm&Voss прямо здесь, в Гамбурге или какая-то другая «понарошку» развалина, в другом городе? Другой стране? ЙАААГГГГХХХХХ!
Да, такой вот стимулирующий разговор, да, Тирлич лопает, как не в себя, Нацистский Первитин в эти дни как поп-корн в кинушке, и вот уже большая часть нефтеперегонного—что носит имя, случайно, прославленного первооткрывателя Ойнерина—уже за спиной, и Тирлич впадает в другой параноидный ужас, болтает, болтает, хотя каждый поворот и переключение скорости отвлекают его от беседы.