Кругосветное плаванье "Джипси Мот"
Шрифт:
Вегетарианская диета, кресс-салат и лимонный сок, наконец, знания, доставшиеся человечеству такой дорогой ценой, сполна оплаченной муками старых моряков, защитили меня от этого ужасного бедствия, за что я безгранично благодарен судьбе.
Выйдя из Тасманова моря севернее Новой Зеландии, яхта должна была спуститься к югу до сороковых широт.
Если я даже допустил ошибку, обойдя Новую Зеландию с севера, зато много выиграл от отличной погоды. Она укрепила мои силы, подготовив к суровым условиям, с которыми, как я знал, мне в скором времени предстояло встретиться.
Примерно через час после полуночи 13 февраля мне привиделась в воде большая рыба, которая при свете мощного электрического фонарика превратилась в омерзительную медузу, напоминавшую полупрозрачного угря. В длину она достигала около ярда. Вдоль спины чудовища тянулся ряд коричневых пятен, расположенных через равные промежутки, как пуговицы. Чтобы продвигаться, медуза медленно извивалась из стороны в сторону или опускалась в воду и вновь поднималась на поверхность. В глубине, просвечиваясь сквозь толщу воды, сверкали мириады каких-то существ. Эти светящиеся искры гасли, как только я наводил на них фонарик.
На следующее утро вдруг раздался звук, подобный отдаленному ружейному огню. Оказалось, что это сотни маленьких черепах прыгают в воздух и с шумом падают на гладкую, как зеркало, поверхность океана. В полдень вычислил, что за последние три дня сделал всего 180 миль. Яхту зажало, как в клещи, в полосе очень слабых восточных ветров. Может быть, это было вызвано тем, что я подошел слишком близко к северо-восточному побережью Новой Зеландии. В полдень 14 февраля яхта находилась всего в 100 милях от мыса Восточного. По метеосводке, в 60 милях к югу от меня господствовал западный ветер, и это сообщение дразнило меня.
Старался при малейшей возможности спуститься южнее. В среду 15 февраля занялся постирушкой; практиковался на рубашке и шортах. Открыл новый метод стирки: сперва мытье в горячей морской воде, затем предварительное полоскание в холодной морской и, наконец, окончательное в пресной, чтобы удалить соль. Этим экономится пресная вода при вполне удовлетворительных результатах.
Приближаясь к 180-му меридиану и международной демаркационной линии суточного времени, сделал изумительный переход, 217 миль за сутки, считая с полдня среды 15 февраля до полдня четверга 16 февраля. Это был первый четверг, но пересечение линии суточного времени дало мне дополнительный день, повторив четверг и дату 16 февраля. При отличном боковом ветре я предвидел хороший переход и поэтому лишний раз взял высоту солнца, чтобы все как следует проверить. Обычно я беру высоту солнца четыре раза, а при больших переходах еще разок, для большей точности определения места. При проведении линий три из них встретились в одной точке, чего вполне достаточно. Разумеется, в определение вчерашнего полуденного места могла вкрасться небольшая ошибка, но даже и в этом случае результат был великолепным. Думаю, что это рекордный суточный переход для яхтсмена-одиночки. Как было не отметить такое событие бутылкой доброго клико!
И на этот раз шампанское принесло мне несчастье. Мой второй четверг начался с дождя и встречного ветра. Чтобы побороть злые чары шампанского, выпил два стакана уитбрэдовского пива из бочонка. Оно оказалось превосходным! Ночью между двумя четвергами мне вдруг показался подозрительным блестящий 217-мильный рекорд минувших суток.
Со времени отплытия из Австралии величина суточных переходов, по данным астрономической обсервации, была на 12,5 процента выше, чем по соответствующим данным навигационного счисления. А это означало, что примерно на столько же процентов были занижены показания счетчика лага. [10]
10
Я располагал надежными определениями места по солнцу, за 25 дней (с 7 февраля по 28 марта), а счетчик лага показал на 560 миль меньше, то есть отстал на 16,5 процента.
Но данные навигационного счисления за сутки, предшествовавшие прыжку на 217 миль, оказались выше, чем результаты, полученные обсервацией. Это и вызвало у меня подозрение. Когда я начал проверять расчеты наблюдений солнца, то обнаружил грубую ошибку. Мой 217-мильный переход свелся к 189 милям, а пробег, сделанный накануне, следовало увеличить до 164 миль вместо 138. Записал в вахтенный журнал: “Неважно! Шампанское пришлось мне по вкусу, и я покрыл за сутки 189 миль, а это тоже прекрасный ход”.
Второй четверг подарил мне дополнительные сутки для плавания к мысу Горн, но я потерял из них десять часов, переводя стрелку хронометра вперед на час через каждые 15° долготы. Время, кроме рассвета и наступления ночи, ничего не значит в повседневной жизненной рутине среди безбрежного океана, но в навигационных целях требовалось скрупулезное отношение ко времени и точность до одной секунды. Над линией суточного времени моряки ломают голову с тех самых пор, как ее придумали. Мне удавалось избежать ошибок во времени при последнем переходе за эту злосчастную линию только потому, что в начале каждой страницы вахтенного журнала я проставлял местное число и день недели, а также отмечал разницу между местным и гринвичским временем.
Поясню это на примере. Газета “Тайме” ждала от меня репортаж в понедельник 27 февраля, я находился тогда в 1900 милях к востоку от Новой Зеландии. Лучшими для передач, как я успел убедиться, были первые часы после наступления темноты. Поэтому мне следовало передать свое сообщение в 21.00 по корабельному времени в воскресенье 26 февраля, что по Гринвичу соответствовало 7 часам утра в понедельник 27 февраля.
Меня беспокоила точка на карте с пометкой “замечены буруны, 1960”. Такие пометки на адмиралтейских картах основаны на сообщениях торговых судов и рассматриваются как предостережение, пока не наступит время для детальных промеров. Сообщение о “бурунах” могло означать все, что угодно, или ровно ничего. Ведь океану ничего не стоит вызвать обман зрения у вахтенного штурмана, и сообщения о “бурунах”, которые делаются всегда с твердой убежденностью, часто бывают не более, чем плодом миража, созданного игрой солнечного или лунного света на поверхности моря. Но в Тихом океане еще остались никому не известные рифы, и ни один моряк не имеет права не считаться с возможностью открытия нового рифа. Точка с пометкой “буруны”, о которой здесь идет речь, еще не была обследована. У меня, значит, были веские основания для беспокойства, хотя в этом районе не обозначено никакой другой опасности ближе рифа Марии-Терезии в 500 милях к северу. Что же касается злополучной точки, то она лежала почти прямо по курсу.
Коротенькая надпись на карте “буруны” будила неприятное ощущение. Вокруг в радиусе 700 миль не было ни одной живой души, так что, если бы судно разбилось о рифы… В субботу 18 февраля я, вероятно, излишне нервничал, когда мне показалось, что яхта приближается к неизвестному рифу. Большие волны зыби поднялись при слабом ветре. Они обрушивались, беспорядочно заваливаясь, громоздились, как вершины гор или пирамиды. Я вертел головой во все стороны, высматривая рифы. Прибегнул к помощи эхолота, который показал глубины в 50 морских саженей. Но ведь эхолот ничего не скажет о коралловых рифах с отвесными стенами, даже если судно находится в нескольких футах от них.
В воскресенье 19 февраля неизвестный риф, если это действительно был риф, находился уже в 200 милях впереди по носу. Хотел изменить курс на норд-ост или зюйд-ост, чтобы обойти опасность подальше, но каждый раз такую попытку срывал ветер, который, казалось, гнал яхту на риф. В довершение всех бед небо заволокло облаками, я не мог поймать солнце для определения места и страшно боялся наскочить на опасный риф. Ведь риф — это не кусок суши, который легко заметить. С низкого суденышка вроде “Джипси мот” было бы невероятным счастьем увидеть буруны рифа на расстоянии одной мили, а ночью и того меньше. Но я ведь не мог беспрестанно нести вахту! Время от времени включал эхолот, чтобы своевременно засечь уменьшение глубин. Но ответ прибора неизменно гласил “нет дна”, а это значило, что глубины здесь превосходили 50 морских саженей, на которые рассчитан эхолот.