Кругосветное плаванье "Джипси Мот"
Шрифт:
Выдержки из вахтенного журнала дают достаточно полное представление о повседневной жизни на “Джипси мот”: бесконечная работа с парусами, чтобы выжать из яхты все, что она может дать; постоянная борьба с подстерегающими опасностями — штормами и волнением в грозном, безлюдном океане. Порой мне сопутствовала удача. Что касается мотора, то здесь судьба явно была на моей стороне. Обдумав хорошенько, почему он барахлит, решил, что в систему подачи горючего попал воздух — это, видимо, случилось, когда, заряжая батареи в сильную, качку, я пустил мотор. Чтобы избавиться от воздушной пробки, надо было продуть всю топливную систему! А для этого следовало разобрать и проверить фильтр, насосы для подачи горючего и прочее. И вот тут неожиданно вмешалось провидение: наступил полный штиль. Все же работа затянулась надолго. Обнаружил, что пусковой насос находится с той стороны мотора, куда нет доступа. Его можно было увидеть только в зеркало, протиснувшись между койкой и мотором под настил кокпита. Там, лежа на боку, удалось ощупать насос, но видел я его, только пользуясь зеркалом. Это работа для людей, не страдающих боязнью замкнутых пространств. Кроме того, лежать приходилось, подняв ноги выше головы. Провозился все утро и, наконец, с огромным облегчением увидел, что из трубок, идущих к форсункам, струйками бьет горючее. Так я убедился, что система подачи горючего в порядке, хотя мотор все-таки работал ненормально. Тут меня осенило, что причиной перебоев могла быть неисправность дросселя. Дроссель, который перекрывает доступ горючего в мотор, должен открываться автоматически, а он оказался плотно закрытым; открывающая его пружина заржавела от морской воды и не действовала. Как только я открыл отсечку рукой, мотор ожил, как вспорхнувшая птичка. Продолжал работу, пользуясь штилем, и ничего не ел до послеобеденного времени. Зато я получил глубокое удовлетворение от сознания, что удалось не только отыскать, но и устранить причину неисправности мотора. Это возбуждает аппетит лучше всяких капель. Штиль позволил вдобавок ко всему испечь хлеб. Полагал, что не удастся вновь заняться этим делом, пока не миную мыс Горн. Хотя день стоял на редкость тихий, “Джипси мот” за три последних часа (до 17.00) делала в среднем 7,9 узла. На пути к мысу Горн меня посетил прелестный и совсем неожиданный гость. Как-то ночью я стоял на палубе с переносной лампой в руках. Вдруг что-то мягкое и теплое, совсем не похожее на холодные снасти, коснулось моего лица. Я даже вздрогнул от неожиданности. То была вилохвостая качурка, привлеченная светом. Поднял птичку и посадил ее в безопасное место в кокпите, а закончив свои дела, перенес ее на корму, откуда она могла по своему желанию либо подняться в воздух, либо сесть на воду, как только свет будет выключен. Качурка — самое дикое из всех известных мне существ, но в то же время чрезвычайно нежное и деликатное создание, отличающееся очаровательными манерами. Она не клюется, а, уютно пристроившись, греется у человека в руках. Птичка эта так мала, что свободно помещается в пригоршне. На следующее утро очень огорчился, найдя в кокпите мертвую качурку. Очевидно, она вернулась с кормы в кокпит, когда я спустился в каюту. Надеюсь, что качурка обо что-то ударилась, а не попала мне под ноги. Нет, не считаю себя виновником ее гибели! Не может быть, чтобы я не заметил, если бы ненароком наступил на птичку или ушиб ее.
Помня о штормах, ожидавших меня у мыса Горн, прибил на место деревянные поперечины к люку форпика, которые Алан Пэйн заготовил в Сиднее. Он считал (и я вполне с ним согласен), что тяжелая крышка люка при слабых шарнирах может стать причиной очень серьезных неприятностей в штормовую погоду.
В понедельник 3 марта совершил большой переход за истекшие сутки. На сей раз и начало и конец дистанции были точно определены надежной астрономической обсервацией. К сожалению, эти короткие сутки состояли из 23 часов, так как я передвинул хронометр на час, чтобы компенсировать продвижение в восточном направлении на 15° долготы. Переход за 23 часа составил 191,5 мили. Средняя скорость хода равнялась 8,326 узла, что в пересчете на полные сутки давало 199,8 мили. Следовательно, даже и без перевода часов я все равно примерно на 0,2 мили не дотянул бы до суточного перехода в 200 миль, который был моей заветной мечтой. О, эти не дающиеся в руки 200 миль!
До мыса Горн оставалось 937 миль. Еще пять таких суток — и цель будет достигнута. Это меня взволновало. Сильный и резкий звук, примешавшийся к свисту ветра, предсказывал скверную ночь; мне предстояла встреча с 45-узловым северо-восточным штормом. В 03.00 занес в вахтенный журнал, что “начался довольно серьезный шторм в галфвинд”. Избавить судно от тяжелых бортовых ударов мог только при условии, что поверну на юг. Вспомнил, что можно идти на юг еще около 150 миль, до границы распространения айсбергов. Ветер менял направление. За последние 15 часов он отошел на 30° по часовой стрелке. Если бы в течение следующих 15 часов он отошел еще на 30° и меня отнесло бы слишком далеко к югу, то в крайнем случае лег бы на другой галс и вышел бы из области плавучих льдов, пусть даже в сторону от мыса Горн. Другими словами, ледовой ловушки можно было избежать. Взвесив все это, убрал стаксель, повернул по ветру и пошел на юг.
“Стало тихо, как на лугу, по сравнению с тем, что было, — записал я в журнале, — к сожалению, курс сейчас 5° к западу от чистого юга, но, надеюсь, не надолго. Один мой дождевик валяется в кокпите, зато палубный костюм, купленный в Сиднее, просто великолепен, я в нем ничуть не промок. Вовремя опустил руку! У меня появилась скверная привычка опираться о бизань-мачту на уровне своей головы, и, разумеется, когда вода плещет на меня, стоящего в такой позе, то затекает в рукав. Скверный ветер… и вообще паршиво: с мокрых дождевиков и через щели люка на пол каюты натекло много воды; зато пол теперь чисто вымыт, чего, пожалуй, иначе не произошло бы”.
Убегать от шторма на юг пришлось недолго; в 08.00 волнение и ветер утихли, так что я смог держать на 60° от линии ветра. Все еще шел дождь, и видимость была плохая. В каюте со всех вещей текло и капало. Курс был Проложен слишком сильно на юг, но я мог оставаться на этом румбе еще 30 часов, до южного предела. Руки совсем окоченели, и, чтобы согреться, я выпил горячего рома с лимоном.
В 17.00 поднял грот. Подсчитал, что за истекшие сутки пришлось убрать и поднять 12 парусов. Казалось, прошла целая вечность с тех пор, как я боялся, что необходимость убегать от шторма загонит меня во льды. На самом деле с тех пор прошло всего 14 часов. В полночь наступил штиль, навалился густой и такой плотный туман, что видно было, как он сползал в кокпит. Я находился уже на 54° ю. ш., и расстояние до мыса Горн составляло 750 миль. Вот уж действительно не ждал, что в таком месте можно остаться без ветра!
Мое беспокойство нарастало; тешил себя надеждой, что смогу без шторма обогнуть мыс Горн. Хотелось верить, что хорошая погода, установившаяся 15 марта, когда до мыса оставалось всего 700 миль, продержится достаточно долго. Старался использовать малейшую возможность, пытался учесть любую замеченную мелочь и делал все, что мог, на палубе, надеясь выиграть на скорости. Но мои надежды были слишком радужными, чтобы Оправдаться, и они не сбылись!
В четверг 16 марта наконец-то удалось определить место яхты обсервацией, после трехдневного 390-мильного перехода.
“Я был горд, как индюк, — значится в вахтенном журнале, — когда убедился, что расхождение между результатами навигационного счисления и обсервованным местом составляет всего 3 мили по расстоянию и 2,3 мили по направлению. Остается лишь надеяться, что добьюсь такой же точности и в проливе Дрейка, если останусь в нем в течение трех дней без астрономических наблюдений. Но, конечно, течения там устрашающие”.
Вечером наконец-то добился радиотелефонной связи е Буэнос-Айресом. Роберт Линдлей, корреспондент “Санди тайме”, принял мои сообщения. По словам Роберта, Британская гидрографическая служба в Антарктика тоже принимала мои передачи, но связаться с ней не удалось. В журнале записал:
“До смерти утомился, но очень доволен, что удалось все передать. Странное дело, меня хорошо слышат в Буэнос-Айресе и на Фолклендских островах, а я слышу совсем плохо. Насколько мне удалось понять, гидрографы утверждают, что к северу от 67° ю. ш. льдов нет. Полагаю, что это относится к району мыса Горн, а не к тем водам, где я сейчас нахожусь, но, тем не менее, это приятная новость”.
А вот запись от 17 марта:
“Если бы у мыса Горн сохранилась такая же погода Г Спокойный океан, восхитительное плавание, устойчивый, бодрящий ветер и сверкающее солнце. Пожалуй, я никогда так не наслаждался завтраком, как в это замечательное утро: грейпфрут, жареный картофель и яичница-болтунья с щепоткой травок, а сверх всего два ломтя лучшего хлеба фирмы “Джипси мот” с мармеладом и сливочным маслом. Пиршество завершилось горячим кофе”.
Погода стояла, как на Средиземном море, но нельзя было забывать, что я все-таки нахожусь в южных широтах. Они сами призывали к неусыпной бдительности. Через какой-нибудь час, после того как я писал о роскошном завтраке, сердце оборвалось при виде зловещего шквала, надвигавшегося с наветренной стороны, тогда как надо мной небо было все таким же голубым, а океан оставался синим. К счастью, шквал пронесся мимо.
Меня одолевало нетерпение, и я занимался тем, что отмечал на карте пройденный путь. Яхта Шла ровным ходом. Можно было бы идти и быстрее, если бы поставить кливер большей площади. Но этот парус пришлось бы тащить из носовой каюты через гальюн и главную каюту в кокпит, а оттуда по палубе обратно на нос” (Ведь передний люк был недавно заколочен “поперечинами” Алана Пэйна.) Такая перспектива мне не очень улыбалась. В южных широтах всегда следует ждать шторма вскоре после штиля или умеренного восточного ветра, и поэтому я решил пока обойтись поставленными парусами.
Прошло несколько недель с тех пор, как я начал свое состязание с солнцем. Удастся ли мне первым обогнуть мыс Горн, или солнце в своем движении на север раньше перейдет линию встречи? Когда я был в 442 милях от мыса, солнце находилось южнее этой линии на 1°21 , что равняется 81 минуте, или 81 морской миле, считая по поверхности Земли, и двигалось к северу со скоростью 1 минуты, или 1 мили, в час. При скорости 5 миль можно выиграть 3,5 мили.
Альбатросы — великолепные, величественные птицы, как раз такие, какими я их себе представлял (не чета той мелкой разновидности, которая встречалась на пути в Австралию), неизменно возбуждали во мне живой интерес. Одна птица, с особенно большим размахом крыльев, повадилась прилетать за отходами, сбрасываемыми с яхты. Я приберегал объедки специально для этого альбатроса, и он моментально их подхватывал, а затем начинал кружить вблизи судна, как бы выпрашивая добавку. Разумеется, мои вегетарианские отходы приносили ему горькое разочарование. По мере приближения к мысу Горн начинают появляться китовые птички, или качурки. Какое наслаждение любоваться этими прелестными созданиями, они носятся стремительно и грациозно, как ласточки. Работа шла своим чередом. В вахтенном журнале появилась следующая запись: “Свалял дурака, что опять связался с бизань-стакселем. Нет другого паруса, кроме спинакера, который причинял бы больше неприятностей! Правда, иногда бизань-стаксель помогает увеличить скорость хода, но порой он явно дурачит меня. Навеки запомнилась мне борьба с этим парусом, длившаяся более двух часов, и это при всем стремлении скорей идти вперед. Сначала, когда я поднял бизань-стаксель, он пришелся не ко двору и начал сбивать судно с курса. Пришлось его тут же спустить, свернуть в чехол и убрать в кормовой отсек. Пока я все это проделывал, согнувшись в три погибели, ветер изменил направление, и когда мне удалось, наконец, выпрямиться, то условия оказались идеальными как раз для бизань-стакселя! Я рассвирепел, но все же вытащил парус из трюма и решил начать все сызнова. Бизань-стаксель немного поработал, но вскоре непостоянный, переменчивый ветер превратил его в помеху. Автоматическое рулевое устройство не могло держать судно хотя бы примерно на намеченном курсе”.