Крукенские пески

Стокер Брэм

– Дорогие мои! Обеспечил ли я вас всем, что вы ни поже­лаете?

– Да, отец! – хором ответили дети. – Никто бы не смог проявить подобные щедрости!

– Позволил ли я вам одеваться так, как вам нравится?

– Да, отец, – робко ответили они.

– В таком случае, мои дорогие, не думаете ли вы, что с вашей стороны лучше было бы терпимее и с большей добротой относиться ко мне? Пусть даже я допускаю в своей одежде что-то, что вызывает у вас смех, но что, кстати, в порядке вещей в той стране, где мы собираемся провести отдых!

Ответом было молчание. Дети, все как один, потупились. Мэкам был хорошим отцом, и они знали это. Он удовлет­ворился достигнутым и закончил:

– А теперь бегите наверх

и развлекайтесь, как вам захо­чется! Больше мы не вернемся к этой теме.

После этого разговора он снова вышел на палубу и смело стоял под градом насмешек, из которых, впрочем, ни одна не достигла его слуха.

Изумление и восторг, вызванные костюмом Мэкама на борту «Бэн Рай», превратились в бледные тени в сравнении с изум­лением и восторгами в самом Эбердине. Дети, женщины с грудными младенцами и просто зеваки, слонявшиеся по при­стани, все дружно стали сопровождать семью Мэкама по их дороге к железнодорожной станции. Даже носильщики с их старомодными бантами и новейших конструкций тележками, поджидавшие клиентов, бросили все и, не скрывая своих чувств, присоединились к общей процессии. К счастью питэрхэдский поезд был уже готов к отправлению и мучения жены и дочерей Мэкама продолжались недолго.

От Йеллона, куда прибыл состав, до места назначения бы­ло еще около десятка миль, и Мэкамы взяли экипаж. Слава богу, в нем костюм главы семьи был скрыт от любопытных глаз, и те немногие, что были на станции Йеллона, не по­лучили удовольствия, которое обещало им одеяние англича­нина. Когда же экипаж проезжал по Мэйнс-Крукен, местные рыбаки вышли посмотреть, кто это едет. Вот тут-общее воз­буждение перешло все границы! Дети, все как один, повину­ясь единому импульсу веселья, размахивая над головами па­намками и во всю крича, бегом преследовали экипаж. Не от­ставали и рыбачки, прижимая к груди маленьких. Даже муж­чины отложили ремонт сетей и насаживание наживок.

Лошади устали, ведь им пришлось бежать сначала в Йеллон на станцию, а теперь – обратно. Кроме того экипаж под­нимался по довольно крутому холму. Так что любопытству­ющие могли не только без труда сопровождать медленно ка­тящийся экипаж, но и даже обгонять его.

Миссис Мэкам и ее дочери очень хотели бы выразить свой протест или хотя бы сделать что-нибудь, что бы уменьшило их печаль по поводу широких улыбок и вульгарного смеха, окружавшего их экипаж всю дорогу. Но на лице «горца» было выражение такой непреклонности, что они молчали.

Орлиное перо, возвышавшееся над плешивой головой… Брошь из дымчатого топаза, приколотая к мясистому плечу… Палаш, кинжал и пистолеты, болтавшиеся на поясе или вылезавшие рукоятками из кожаных гольфов… Все это должно было придавать обладателю костюма неприступный и воинст­венный вид.

У ворот Красного Дома, к которому, наконец, подъехала карета, ее ожидала целая толпа крукенских обитателей. Шапки были сняты и все немного склонились в уважительном приветствии. Некоторые, желая насладиться зрелищем во всей его полноте, сдирая кожу на ладонях, карабкались вверх по скло­ну холма. В общей тишине вдруг раздался грубоватый голос:

– Ба! Да ему только волынки не хватает!

Слуги прибыли на место на несколько дней раньше хозяев, и поэтому к приезду последних все в доме было готово. Вели­колепный обед заставил позабыть обо всех тяготах, связанных с путешествием и привыканием к необычному костюму.

В тот же день Мэкам, все еще при полном параде, вышел на прогулку по Мэйнс-Крукен. Он шагал в одиночестве, так как по странному стечению обстоятельств его жена и обе дочери мучились головной болью и, как ему сказали, лежали в своих спальнях, приходя в себя после трудного переезда. Старший сын, красивый юноша, еще раньше ушел из дому на разведку окрестностей. Так что его было не дозваться. Второй сын, едва узнав от слуги о том, что отец вызывает его с ним на прогулку, умудрился – случайно, конечно, – упасть в бочку с водой и теперь сушился. Ему нужна была новая одежда, а она была еще не распакована. На распаковку требовалось время, и по­этому о прогулке не могло быть и речи.

Мистер Мэкам остался несколько не удовлетворенным про­гулкой. Он никак не мог встретить никого из своих новых соседей. И это вместе с тем, что все окрестные дома, казалось, были полны народа. Да, он замечал людей. Но либо они пе­редвигались в полумраке своих домов, либо возникали на той же дороге, по которой он шел, но только на приличном рассто­янии.

Шагая по дороге, он, скосив взгляд по сторонам, то и дело ловил встречные взоры из окон или из-за приотворенных две­рей. Только один-единственный разговор удалось ему про­вести за время этой прогулки, да и то его никак нельзя было назвать приятным. Это был довольно странного вида старик, от которого никто и никогда не слышал и одного произнесен­ного слова, кроме молитв в церкви. Работой его было сидеть у окна почтового отделения с восьми утра в ожидании коррес­понденции, которая обычно поступала к часу дня. Тогда он брал сумку с письмами и относил их в замок одного барона, стоявший по соседству. Остальную часть дня он обычно про­водил, сидя в самом неприглядном уголке побережья, там, куда выбрасывают рыбью требуху и остатки от наживок и где по вечерам пьянствуют местные молодцы.

Заметив Мэкама, Сафт Тамми, так звали старика, вскинул перед собой руки, словно ему в глаза, обычно неподвижно остановленные на несколько футов перед собой, брызнуло солнце. Одну руку он оставил у лица, наподобие козырька, а дру­гую вознес над головой. Поза у него была такая, словно он собрался обличать Мэкама во всех смертных грехах. Хриплым голосом, на шотландском диалекте, он стал выкрикивать оста­новившемуся Мэкаму:

– Суета, сует, говорит святой причетник! Все в этом мире суета и тщеславие! Человек! Да будь предостережен! Узрите эти лилии, эти краски! Он не работал тяжко и не ткал их, но даже Соломон во времена своей высшей славы не был так наряжен! Человек! Человек! Твое тщеславие – зыбучий пе­сок, который пожирает все, что ни попадется к нему в лапы! Остерегайся тщеславия! Остерегайся зыбучего песка, что ждет тебя! Он пожрет тебя! Посмотри на себя! Узри свое тщеславие! Да встретиться тебе с самим собой и да узнать всю пагубную силу тщеславия! Да познать тебе ее и да раскаяться! А песку – да пожрать тебя!

Разговор этот происходил вечером, как раз на том месте, где проводил вторую половину дня старик. Сказав весь этот бред, он молча вернулся к своему стулу и утвердился на нем неподвижно. Лицо его изгладилось и на нем уже нельзя было прочесть ни одного оттенка чувства.

Мэкама эта тирада сбила с толку. С одной стороны, правда, она была произнесена по внешнему виду сумасшедшим. С другой стороны, он склонен был отнести все это к разновид­ности шотландского юмора и наглости. И все же он не смог просто так забыть это послание – а выглядело оно именно как послание – из-за серьезности его содержания. Он не стал смеяться про себя над всем этим. Думая уже о другом, он вдруг отметил про себя, что не видел еще на местных жителях ни одной шотландской юбки.

– А костюм я носить буду! – сказал он вслух твердо и повернул к дому. Вернувшись – дорога отняла у него полтора часа, – он обнаружил, что, несмотря на головную боль, все члены его семьи отсутствовали на прогулке. Воспользовав­шись тем, что ему некому помешать, он заперся в гардероб­ной, стянул с себя неудобное одеяние горца, надел домашний фланелевый костюм, зажег сигару и погрузился в легкую дре­моту. Он был разбужен шумом, который подняли в доме возвратившиеся с прогулки дети. Мгновенно напялив на себя юбку и прочие регалии, он появился в гостиной, где был на­крыт стол для чая.