Крушение «Кантокуэна»
Шрифт:
Слава пошел на кожевенный завод, который выполнял военные заказы. Трудился в механическом цехе, наполненном грохотом машин и запахом смазки. Слава был помощником механика, чистил, смазывал агрегаты. Всегда в мазуте, в копоти.
Дружба ребят не гасла, но виделись они все реже. Только в выходные дни, да и то не всегда. Ходили на рыбалку, собирали грибы, выколачивали из кедровых шишек орехи. Часто вспоминали своих родителей.
Отец Славы в первые дни войны вместе со своим полком оказался в окружении и, присоединившись к партизанам, сражался в тылу противника.
Зимой 1943 года, во время
Из госпиталя Котин разослал письма всем знакомым, в газеты, в отдел кадров торгового флота и еще раз в Читу. Может, кто-нибудь знает, где жена и сын Слава. С нетерпением ждал ответа, но шли дни, а известий никаких не было.
В палате было восемь человек. Все раненые знали о своих семьях. Правда, не у всех было легко на душе. Четверо тоже не получали писем. Их семьи были на территории, занятой фашистами, а там — известное дело — хозяйничает враг. Один из четверых — бывший председатель колхоза, брат его — работник милиции. Мало надежд, что семья жива. У троих молодых солдат родители живут на Урале, и письма приходят часто. Только радостного ничего не сообщают. У одного солдата отец погиб, у другого — два брата. А у третьего — престарелые родители, трудно живут без детей, ушедших на войну. У всех свои заботы и страдания.
Котин уже выздоравливал, когда пришло письмо. Служебное. Адрес напечатан на машинке. Сердце забилось, опустился Котин на стул, вскрыл конверт и прочитал скупые, убийственные строчки: «Сообщаем, что судно, на котором находилась Ваша жена, судовой врач Котина, потоплено вражеской подводной лодкой».
Два дня не вставал с постели убитый горем Котин.
И вдруг еще одно письмо в самодельном конверте. Глазам не поверил солдат, увидев знакомый почерк. Сын! Слава! Он в Чите.
КТО ОНИ?
Слава приехал на разъезд вечером. Как всегда, остался ночевать, чтобы весь выходной день провести с Мироном. За ужином спросил лесника:
— Василий Федорович, тетя Клава утверждает, что без кедровой рощи глухари не смогут жить в лесу, улетят и погибнут.
Дед Василий неторопливо очистил печеную картофелину, положил на тарелку и, полив кедровым маслом, ответил:
— Глухарь далеко не уйдет. Тут рядом сосновые леса. Корма ему вдоволь. На днях побывал там на зорьке. Поет глухарь.
Мирон не раз бывал с дедом на глухарином току, любовался пернатыми красавцами, слушал их песни, в книжках о глухарях читал.
— Махнем на зорьке в лес, — предложил Мирон Славе. — Знаешь, как здорово поют глухари! Темно еще, а петух начинает: «щелк, щелк». Как деревянными ложками постукивает. Опять «щелк», и слушает, нет ли соперника поблизости. А потом басовито: «тэк, тэк, тэк!» И начинается трель…
— Как у
— Ничего похожего! — засмеялся Мирон. — Это скорее как при заточке большого ножа о сухой камень: вчжик, вчжик, вчжик. Нет, это не выразишь словами… А сам сидит на ветке, голову кверху поднимает, борода под клювом торчком, и ничего в это время не слышит.
— Я видал на картинке, — сказал Слава. — Красивый: хвост и крылья черно-бурые, грудь черная с сине-зеленым блеском. Брюхо белое с черными пятнами.
— Картинка — не то, — возразил Мирон. — На картинках глухарь и тетерев похожи. Я раньше даже не мог отличить их. Тетерев — это как маленький черный петух, а глухарь в сумерках на огромного орла похож, клюв большой, загнутый, как у хищной птицы. Великан!
— В кого ты такой говорун, Мирон? — удивлялся Василий Федорович, ополаскивая посуду в тазике. — Отец — молчун, от матери слова лишнего не услышишь, ну, а я вовсе не мастак говорить. Ты не рассказывай, а поведи Славу на ток, где мы были с тобой, да покажи.
Решили сходить. Поднимутся в потемках и пойдут. Поглядят, как токуют глухари.
Дедушка посоветовал взять ружье.
— Заодно загляните на Лысую гору. Что-то там вчера ночью огоньки мигали. Боюсь, как бы браконьеры не поселились. Глухаря-то бить запрещено.
Как договорились, на рассвете дед Василий разбудил ребят, напоил чаем со ржаными сухарями и проводил до тропы, ведущей к сосновому бору. Еще раз предупредил об осторожности.
В бору было еще темно. Сквозь крону сосен лишь кое-где виднелось темно-синее небо с робко мерцающими звездами. Под ногами хлюпала пропитанная снеговой водой подстилка из опавшей иглы, мелких веточек и прошлогоднего папоротника. От прелых пней пахло грибами. Там, где посуше, по голенищам сапог хлестал черничник. Черничные и брусничные поляны — любимые места глухарей. Зимой и весной глухарь питается иглами и почками хвои. Токует там же, где ночует, не ищет открытых мест для драки с соперником, как задиристые тетерева.
Кое-где еще лежал мокрый, ледянистый снег, засоренный осыпавшейся крошкой сосновой коры и отжившими иглами.
Слава рассказал, что получил повестку из военкомата. Его зачислили в морскую пехоту, нужно ехать во Владивосток.
— Счастливый ты, Славка, — позавидовал Мирон.
Ему самому поскорее хотелось стать военным. Но бежать на фронт «зайцем» считал несерьезным. Без документов немедленно задержат.
— Тсс! Поет… — шепнул Слава. — Близко поет…
«Тэк, тэк, тэк!» Огромная царь-птица словно извещала всех, что она уже проснулась. В ответ послышалось: «тэк, тэк, тэк!» Стало тихо, и в этот момент под ногами треснула ветка. Глухарь не сразу повторил свою песню.
Неожиданно он стал «тэкать» слева. Мирон успел сделать несколько шагов. Слава остался на месте и притаился. Было тихо. Лишь где-то журчал ручеек, бежавший с вершины сопки.
Неожиданно за ворот что-то посыпалось, видно крошка коры. Мирон глянул вверх и увидал на фоне неба бородатую голову глухаря и его раскрытый, как у орла, клюв. Глухарь-петух, вытянув кверху шею, топтался на месте, распустив хвост веером. Красив! Разве можно убивать такого красавца? Недалеко запел еще один глухарь. Значит, дед Василий прав: не улетели из леса глухари.