Крушение
Шрифт:
— Они выглядят великолепно! — сказала Кароль.
Официант разлил по бокалам заказанный Филиппом «Сансер» и бесшумно удалился.
— Итак, — начала Кароль, — что же такого важного ты хотел мне сообщить?
— Я — ничего! — ответил он. — А вот у тебя, судя по всему, кое-что изменилось в жизни, раз ты даже перестала ночевать дома!
— Ты прав, — кивнула она, — многое сейчас меняется.
Она подцепила со льда устрицу, выжала на нее лимон, проглотила. Филипп рассеянно последовал ее примеру.
—
— Нет, Ксавье — не более чем светский приятель.
— Значит, есть кто-то другой?
— Да, Филипп.
— Так скоро? — спросил Филипп с саркастической улыбкой.
— Ты не способен этого понять, — вздохнула в ответ Кароль. — Ты оцениваешь время с позиции мужской логики. А ведь порой две недели могут оказаться важнее года жизни. Я встретила удивительного человека, Филипп!
Филипп почувствовал, что задыхается, и сделал глоток вина. Кароль съела еще пару устриц.
— Ты влюблена? — Филипп пытался говорить спокойно-равнодушным тоном.
— Да.
Их разделило молчание. Кароль съела сухарик и продолжила, медленно и веско роняя слова:
— Между нами возникло какое-то очень сильное… сильное и настоящее чувство!
Она подняла на Филиппа прозрачно-честный взгляд. Лицо его исказилось, он оттолкнул тарелку.
— Возможно, я жестока, Филипп, — бросила Кароль. — Но я глубоко уважаю тебя, я так к тебе привязана, что просто не могу и не хочу ничего скрывать!
— Уважение? Привязанность? Да ты просто издеваешься надо мной!
— Да нет же! Когда я думаю о нашем прошлом, меня волнуют и трогают объединявшие нас чудесные воспоминания!
— Например, Жан-Марк! — воскликнул Филипп.
Кароль грустно покачала головой.
— Ах, Филипп! Почему ты упорствуешь и портишь все горькими словами? Мы оба знаем, в чем виноваты друг перед другом. Но ведь у нас было и другое. Ты не мог все забыть, Филипп.
На блюде оставалось четыре устрицы. Наконец официант решился их унести.
— Нет… — Спазм перехватил горло Филиппа. — Не забыл… Иначе меня бы здесь не было.
В его душе разрасталась ужасная печаль, он чувствовал, как горечь разливается по жилам с каждым ударом сердца. Рука Кароль легла поверх его ладони.
— Ничто не сможет разрушить нашу дружбу, правда, Филипп?
Готовый взорваться, Филипп замер и убрал свою руку. Интуиция, мощная, как инстинкт самосохранения, подсказывала, что в это самое мгновение он должен перейти в наступление, иначе она окончательно вышибет его из седла.
— Две недели назад, когда мы провели вместе ночь, это тоже была дружба? — спросил он.
Метрдотель продемонстрировал им зубатку, уложенную на решетке гриля, поджег веточки фенхеля. Вверх взметнулось и затрепетало светлое пламя. Люди за соседними столиками обернулись взглянуть на этот гастрономический пожар.
— Ты просто глуп! — возмутилась Кароль. — Две недели назад я была растеряна, любила тебя, любила его, не понимала, на каком я свете…
— Теперь — знаешь?
— Да, теперь… Теперь я знаю, что мы с ним не можем жить друг без друга.
Пламя погасло. Метрдотель ловко разрезал рыбу. Официант поставил перед Кароль и Филиппом тарелки с бледно-кремовым филе, щедро сдобренным травами Прованса. Оживленная хозяйка явилась за комплиментами, но, заметив, что клиентов больше волнуют собственные чувства, чем ее кулинарные изыски, ретировалась, уведя с собой персонал. Кароль попробовала рыбу, пригубила вина.
— Вот что я хотела тебе сказать, Филипп.
— И ты полагаешь, что я соглашусь на подобное существование? — проговорил Филипп сдавленно.
— А кто просит тебя соглашаться?
— Но… но ты сама, Кароль…
— Ты не понял, Филипп! Мы с Рихардом Раухом решили пожениться.
Контраст между мягкостью тона и жесткостью заявления был так ужасен, что Филиппу на мгновение показалось, будто он ослышался. Под воздействием потрясения ему на мгновение показалось, что голова его совершенно пуста. Он посмотрел на Кароль. Она улыбалась. Его охватил всепоглощающий ужас.
— Ты… ты не можешь говорить об этом всерьез! — пролепетал он.
— Конечно, могу, Филипп.
— Но ты едва знаешь этого человека!.. Нельзя быть такой неблагоразумной!.. Сколько ему лет?
— К чему этот вопрос?
— Я хочу знать!
— Нет, Филипп.
— Он моложе? Ровесник Жан-Марка?
— Он мой ровесник.
— Твой ровесник… — прошептал Филипп.
Он почувствовал, как у него сдавило грудь, и решил, что сию минуту умрет от горя. И здесь молодость гонит его и разоряет.
Кароль снова принялась за еду. Как она изящна… Филипп не мог проглотить ни куска.
— Чем занимается твой…
— Он генеральный директор немецкого предприятия по производству станков.
— Так, значит, он немец?
— Да.
— И ты собираешься выйти замуж за немца?
— Для меня не важна его национальность, — ответила Кароль. — Я люблю его.
У нее был одновременно проникновенный и какой-то подавленный вид, словно она признавалась в том, что больна и не способна бороться с болезнью. Кароль выступала сейчас перед мужем бессильной и угнетенной жертвой роковой любви, она почти что просила о снисходительности человека, которому разрывала душу. Теперь главное, думал Филипп, выдержать все до конца. Он закурил, пытаясь собраться с мыслями. Как трудно сохранять внешнее спокойствие с этой адской болью внутри, осознанием, что все потеряно, с готовыми пролиться слезами горечи на губах.