Крутой поворот (Повести, рассказ)
Шрифт:
– Это почему же на пять?
– сурово спросила мать.
Василий Иванович вздохнул, но промолчал.
– Почему же на пять?
– повторила мать с укором.
– А может, и в нем проснется человеческое-то? Может, проснется… - не очень уверенно ответил Василий Иванович.
– Проснется, когда подыхать будет.
– Да не могу я так, Прасковья, не могу, - уже тверже сказал Василий Иванович.
– Все-таки человек он!
На кухню уже пришли и Анастасия Михайловна, и Валентина Петровна, и Зойка. Не было одного только Егупина. Анастасия Михайловна сидела на табурете в засаленном ватнике. Лицо у нее отекло и было словно неживое. Все молча смотрели, как Гаврилов раскладывал доски по кучкам.
– А к этому-то что не зашла?
– спросил Василий Иванович Валентину Петровну.
– Неужто надо было?
– встрепенулась та и посмотрела на Василия Ивановича удивленно.
– Ему-то зачем?
Василий Иванович только рукой махнул и сказал Гаврилову:
– Стукни в дверь, Петруша!
Гаврилов нехотя поднялся с коленей и посмотрел на мать. Мать молчала. Тогда он пошел по коридору в самый конец, к двери, что была рядом с парадной лестницей. Там жил Егупин. Гаврилов подергал большую бронзовую ручку на обитой черным дерматином двери. За дверью что-то прошелестело, потом упало на пол, покатилось. Не то банка, не то кастрюля.
– Кто там?
– раздался похожий на карканье голос.
Мать называла Егупина гнусавым.
– На кухню просят, - буркнул Гаврилов и прислушался: интересно, что это там упало у Егупина? Наверное, банка со сгущенкой.
– Зачем это на кухню?
– снова каркнул Егупин.
– И кому я там понадобился?
– Дрова там Василий Иваныч привез…
– Приду сейчас, сейчас, мальчик, - заторопился Егупин.
Гаврилова так и передернуло от этого «мальчика». Сколько он помнил, Егупин всегда называл его «мальчиком», а Зойку - «девочкой». Видно, имен никогда не старался запомнить.
Гаврилов не уходил от двери, ждал. Наконец дернулась большая ручка, на Гаврилова пахнуло теплом и жареным хлебом (оттуда всегда пахло жареным хлебом), высунулась голова Егупина.
– Ты здесь еще?
– спросил Егупин, вглядываясь в темноту коридора.
– Зачем ждешь? Я же сказал - иду.
Он вышел закутанный в длинную, до пят, шубу, с большим, шалью воротником и в черной камилавке. Шубу эту, говорила мать, Егупин выменял на банку сгущенки у жившего на третьем этаже профессора. Егупин запер дверь ключом и двинулся на кухню. Гаврилов пошел следом.
Войдя на кухню, Егупин прокаркав: «Мое почтение», но ему никто не ответил. Василий Иванович сказал тихо Гаврилову:
– Петруша, стань-ка лицом к стене, разгадывать будешь.
Гаврилов послушно повернулся к стене. Облокотился на нее. Стена была холодная, словно лед.
– Эту вязаночку и разыгрывать не будем, - сказал Василий Иванович, повертываясь к Анастасии Михайловне.
– Эту вязаночку я вам снесу. Здесь дощечки-то помельче. Вам сподручнее топить будет.
– Спасибо, батюшка!
– еле слышно вымолвила Анастасия Михайловна.
– Спаси тебя господь, родимый.
– Ну а теперь за тобой очередь, Петруша. Кричи: кому эту кучку?
У Гаврилова вдруг сжалось сердце и бешено застучало в висках. Ему почудилось, что он сложил только четыре кучки, а не пять, как велел Василий Иванович. Только четыре. Ну. конечно, четыре! Он же не имел в виду Егупина. Это Василий Иванович хотел, а он не хотел и разложил дрова на четыре кучки, и никто не заметил этого. Просто не обратили внимания! И теперь кому-то не достанется. И может, им с матерью не достанется. Первую надо назвать себе! Обязательно себе. Мало ли что там случится! Он даже задохнулся от волнения.
– Ну что ж ты, Петруша! Думай не думай, три рубля не деньги, - поторопил его Василий Иванович.
Но слова застряли у Гаврилова в горле. Он почувствовал, что сейчас зарыдает, и, сделав над собой усилие, выдохнул:
– Вам!
– И стало ему сразу легко и свободно.
– Ух ты!
– сказал с восхищением Василий Иванович.
– А эту?
– Эту… Валентине Петровне…
– Эту… - Он на мгновение запнулся, считая, сколько уже назвал, и тут же выпалил - Эту нам с мамой!
Он не мог, нет, никак не мог назвать Егупина. Это было б противоестественно, невозможно. Это было бы предательством по отношению к матери. И он не назвал его имени. И был горд. И совсем не стыдился этого.
– Ну вот и молодец!
– с облегчением сказал Василий Иванович.
– А эта, выходит, вам, - обратился он к Егупину, не называя его ни по имени, ни по отчеству.
– Погреемся, бабоньки! От досок-то тепла больше будет, чем от книжек…
В этот день, впервые за многие недели, Гаврилов лег в постель раздевшись. В комнате было тепло. Буржуйка раскалилась докрасна, и мать долго сидела перед ней, не решаясь лечь спать. Боялась угару, боялась, как бы не загорелось что.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Он хорошо помнил то утро в декабре, когда открыл на кухне кран, а вода не пошла. Это случалось и раньше, и приходилось ходить на первый этаж, брать воду в квартире у татарки-дворничихи. Но в то утро воды не было и на первом этаже. Ее больше совсем не было. Просто замерзли трубы в холодном, неотапливаемом доме.
Гаврилов шел и все вспоминал, и вспоминал тот холодный, невыносимо холодный год, и моментами ему вдруг начинало казаться, что вокруг сугробы да вьюга, и везет он с Невы на саночках ведро с водой, а вода расплескивается, намерзая на веревке, которой привязано ведро к саням, на самих санях, и Гаврилову до слез жаль воды, так трудно она ему досталась. Гаврилова начинало знобить от этих воспоминаний, и он пытался думать очем-нибудь другом, но не мог.
Неожиданно громко хлопнула дверь, из большого дома стремительно выскочил хохочущий парень, рослый, широкоплечий, он чуть не сбил Гаврилова с ног. За парнем выскочила рослая девушка с прутиком в руке. От неожиданности Гаврилов инстинктивно схватился за парня, и глаза их встретились. Это был «Гешук Отбившийся от рук».
– Петька!
– заорал Гешук.
– Моряк - с печки бряк! Вот это номер!
Гешук схватил было Гаврилова в охапку, но тут же отпустил и, встав навытяжку и приложив руку к рыжей голове, снова заорал: