Крутой секс
Шрифт:
— Постойте! Послушайте! Знаете, что за тип сейчас сюда заявится?
Голос ее был столь взволнован и пронзителен, что все остальные примолкли и обернулись.
— Какой такой тип? — спросила женщина, изяществом похожая на кобру.
— Тот, которого нам показали! На фото! — продолжала Катя. — Знаете, кто он? Не знаете? Вы что, газет не читаете?
Конечно, будь Катя переспелой интеллигенткой с поджатыми губами, унылой рыбой-моралисткой с выпученными от негодования глазами, ей бы сказали… сами знаете, что сказали бы ей. Но услышать упомянутые слова из уст биксы, превосходство всех параметров которой проступало даже сквозь неподходящий прикид, и которая к тому же не заносилась, и даже губы намазать по-ядреному не умела — тут даже болезненная женская зависть и чувство здоровой шлюшьей конкуренции ко всеобщему удивлению угасали.
Поэтому после Катиных слов между дамами возник изумленный говор, в котором можно было различить слова: она… читает… газеты!..
— Вы что, новости по телевизору не смотрите? — продолжала удивляться Катя. — Это же Ковригин! Он позволил снести исторический дом в Зачатьевском переулке! Ему общественность писала, просила. Это был чудесный дом, в нем даже один литератор жил! Депутат должен закон защищать, а он… Вы знаете, что это был за дом!
Катя тряхнула головой — разлетелись беспечные волосы. Ах, как в этот момент она была хороша!
Дамы наконец прекратили щипаться и обступили Катю.
— Откуда ты все это знаешь?
— У меня муж все знает. Он общается с лучшим знатоком по этой части — профессором Аркадием Марксовичем Потаповым!
— Ах, вот как! — загорелась женщина рельефная, как Гималаи. — Мы тоже девки нормальные, подкрученные, соображаем. Сейчас обеспечим крутой секс этому тошнотику, народному желаннику, которого нам тут сватают!
— Чулками задушим! — подтвердила ее товарка.
— Все лицо расцарапаем! — заявила другая, забыв, что у нее, как, впрочем, и у всей команды, ногти исключительно накладные.
— Устроим содом с геморроем!
— Оторвем *! — предложила третья.
Не хочу уточнять, что именно желают оторвать мужчинам рассерженные женщины. Смею заверить, что не голову.
В самый разгар бунта рассерженных фурий дверь открылась и в помещение вошли две мужские фигуры. Одна из них была в белом халате и украшена той самой головой, которая, собственно, и стала причиной всплеска эмоций. Другая фигура была облачена в костюм и галстук, поскольку даже в бане оставалась при исполнении.
— Вот он! — закричала Катя.
Депутат не успел согнать с лица похотливую улыбку, как перед ним оказалась девушка с извилистой фигурой и влепила оплеуху со всей страстью оскорбленного избирателя.
— Вот тебе! За литератора!..
Девушку с извилистой фигурой тут же оттеснили другие гражданки, желающие самостоятельно оценить деятельность депутата.
— А это тебе за Пушкина!.. За Лермонтова!.. За Чернобыль!..
Оправдывая харчи, помощник попытался было возмутиться:
— Это что за базар? Вы что, стервы, себе позволяете?
Ах, как часто у нас под производственным усердием понимают примитивную показушную суету. Частный сектор бурно отреагировал на чиновничье желание обозначиться.
— Мама золотая! Он еще хамить нам будет! — взорвалась женщина с природными бонусами. — Таких поганых клиентов — нам надо?
Помощник мигом был прижат к стене двумя бюстами, каких он в жизни не видел, а для надежности также придушен галстуком.
В поднявшемся крике можно было разобрать некоторые энергичные слова, которые в телерадиопередачах стыдливо заменяют чем-то вроде мышиного писка.
— Да постойте же, дамы, что это на вас нашло? — попытался депутат перевести беседу в привычное русло политической демагогии, но бунт уже окончательно вышел из-под контроля.
— Подлец!., он!., угробил!., национальное!., достояние!.. — носилось в воздухе над головой депутата.
— Достояние? Какое именно? — переспросил тот, но тут же исправился: — Вы это о чем? Что такое городите? Цыпочки, давайте поговорим ласково.
— Лучше умереть стоя, чем сидеть у тебя на коленях, козел! — в запальчивости выкрикнула одна из девушек, смутно вспомнив читанное что-то в детские годы — гордое и дерзкое.
Умелые пальцы жриц любви потянулись к депутату явно не с целью доставить ему удовольствие.
— Не впадайте в уголовщину! — визгливо предупредил депутат, пытаясь овладеть ситуацией.
Но это был писк ласточки среди шума поднявшейся бури.
— Ах, ты нам еще угрожать?
Украшавшая стену сауны маска африканского идола с выпученными глазами вдруг очутилась в руках у рельефной женщины и угрожающе взлетела над головой депутата. Еще секунда — и произошло бы непоправимое. Но непоправимого не случилось, потому что следом за маской из стены потянулся провод. Оказалось, что, во-первых, этот провод почему-то приделан изнутри к маске, а во-вторых, что он не такой длинный, как хотелось бы. Рельефная женщина с удивлением обнаружила, что маска застряла в воздухе и сопротивляется усердным дерганьям.
— Нинка, смотри, провод не порви! — крикнули ей товарки, которым сбоку было все хорошо видно. — Опер же предупреждал: нам про этого ушлепка еще кино снимать!
Прозвучавшие слова подействовали на депутата, словно какие-нибудь волшебные «блумс-блямс» в детском фильме. Выпучив глаза и распихивая тела, он ринулся к рельефной женщине, отобрал у нее африканскую морду и с хрустом вырвал из ее нутра провод. На конце провода открылся небольшой подглядывающий приборчик, в который депутат со сладострастием сказал:
— Конец представлению, мать вашу!
После этого он бросил деревяшку на пол и принялся топтать ее ногами, крича помощнику:
— Это, по твоему, крутой секс? Урою!
Быстро уяснив смысл сказанного, помощник выскользнул за дверь. Депутат с матерными проклятьями подхватил с пола африканского идола и выбежал следом.
Трудно описать, какое поднялось вслед обоим улюлюканье, не обошлось даже без дикарских плясок.
Веселье было прервано новым появлением губастого и его подручных. Губастый был мрачен.