Кружным путем
Шрифт:
Где она?
Глава 39
Орнитолог заглотнул наживку. Пол пообещал привести его к редкой птице. Во всяком случае, к ее надежно спрятанному потомству. Показать гнездо.
– Забавная история, – буркнул агент. – В какой раздел ее поместить: художественной прозы, научной литературы или, может быть, фантастики?
Но Пол заметил, что он был более заинтересован, чем хотел показать. Уже хотя бы потому, что засунул в смятую пачку сигарету, которую только что оттуда
– Готов признать, ты сформировал во мне стойкий предрассудок недоверия. Но вот в чем загвоздка: Мануэль Риохас – не мое дело. Он – закрытое дело. Сидит в федеральной тюрьме и не пикнет – за ним присматривают двадцать четыре часа в сутки. Так скажи на милость, на кой хрен он мне?
– На тот, что Мануэль Риохас в тюрьме, но его люди на свободе. – Пол говорил словами одного ныне покойного юриста. – Они убили двух человек в Нью-Джерси.
– Таких же колумбийских говнюков, как они сами. Так я еще раз спрашиваю: на кой они мне?
– Если Риохас до сих пор подсылает наемных убийц, значит, он все еще занимается контрабандой наркотиков. Его люди этим занимаются. Разве ваша работа заключается не в том, чтобы их остановить? – Пол решился на опасную перемену ролей: он поучал своего тюремщика, что и как тот обязан делать. И каждую минуту ждал, что его лицо снова вмажется в стол. Только Том и на этот раз отсутствовал, и за спиной у Пола никто не стоял.
– Что такое моя работа, Пол, – спорный вопрос, – ответил орнитолог. – Обычно это определяет правительство США. И сейчас оно вменяет мне в обязанность заниматься делом Майлза – то есть тобой. А никаким не Мануэлем Риохасом. Хотя, согласен, он намного сексуальнее тебя. Но это не значит, что я волен бросить одного ковбоя и закрутить с другим. Подумай, что будет с порядком, если каждый станет решать, что ему делать. И еще вспомни, сколько понадобится всякой писанины.
– Риохас все еще ожидает суда. И его дочь будет вам полезной.
– Возможно. Если эта дочь существует. Давай-ка посмотрим правде в глаза: это очень сомнительно. Признаю, я заинтригован. Бандиты Риохаса – область не моего расследования. Но если ты говоришь правду, то эти говнюки вторгаются в мою вотчину – денежный трафик. Поэтому можно считать, что они – мои люди. И я имею право раскинуть сеть пошире, хотя не вижу, как это отразится на твоем положении.
– Я могу вам помочь.
– Это ты так считаешь. Каким образом?
– Я – последний человек, который видел Майлза живым.
– Поздравляю. И что из того?
– Рейчел. Она производит впечатление очень достойной женщины. Думаю, она не знает.
– Чего не знает?
– Что он делал. О его сговоре с Галиной. О наркотиках. О похищении людей. О девочке.
– Хорошо, пусть не знает. Что дальше?
– В таком случае она в курсе чего-то другого. Может быть, сама не понимает смысла
– Кстати, раз мы об этом заговорили: что сказал тебе Майлз перед смертью?
– Что я придумаю, то и сказал. Все, что угодно, если это заставит Рейчел направить меня в нужную сторону. К девочке. И к деньгам, которые припрятал Майлз.
– Пол, да у тебя вероломное сердце агента АКН, как я посмотрю! Кто бы подумал! Что ж, давай посмотрим, к чему мы пришли. Ты хочешь, чтобы я тебя отпустил вытрясти информацию из несчастной вдовы? И чего ты хочешь от правительства в обмен на твою невероятную щедрость?
– Ничего. Помоги мне вызволить жену и ребенка. – Это был его шанс, его последняя надежда.
– Извини. Мне кажется, ты забыл о своем нынешнем положении личности без гражданских прав. Тем не менее всякая, скажем так, помощь со стороны обвиняемого будет учтена согласно закону о патриотизме. И будут предприняты законные меры, чтобы разрешить проблему с твоей женой и ребенком.
Это было лучшее, что мог выторговать Пол.
Он ответил «да».
Шива.
Еврейский аналог поминок.
Члены общины спешили в дом Майлза темным потоком, словно муравьи, которые тащат матке крошки пищи. Крошки уважения, крошки соболезнования и кофейного пирога.
Орнитолог, обшарив шкафы Пола, нашел приличествующий случаю достаточно темный костюм. И Пол принял вид одного из скорбящих.
Первое, что он отметил, когда переступил порог, – запах. Запах большого количества людей, сгрудившихся в слишком тесной комнате. Кондиционер не включали – возможно, это считалось непочтительным по отношению к усопшему. А непочтительности и без того хватало. В доме сгущалась неловкость, такая же ощутимая, как жара.
«Знаете, Пол, какой самый большой грех в ортодоксальном иудаизме?»
Да, Майлз, теперь знаю.
Пола увлекли вперед, и вскоре его засосала чернота. Он оказался перед тремя черными стульями. На них – все оставшиеся члены семьи адвоката. Два его сына в черных костюмах и еще более черных кипах напрягали спины и поджимали губы, будто мечтали только об одном – оказаться где угодно, лишь бы не здесь. А Рейчел выслушивала соболезнующий шепот с таким видом, словно это была неприятная лесть.
Старший мальчик внимал Полу, бормотавшему «я сочувствую вашей потере», с молчаливой отстраненностью. Несмотря на грехи отца, Пол испытывал к его сыновьям искреннее сострадание. Если бы не кипы, эти мальчуганы в точности походили на него самого в возрасте одиннадцати лет. Тогда мимо него тоже шли люди, и каждый спрашивал, что он может для него сделать. А он хотел одного – чтобы ему вернули мать. Пол понимал, что следующие несколько лет сыновья Майлза будут неотступно размышлять: если Бог всемогущ, отчего же Он не использует своих возможностей?