Крылатое племя
Шрифт:
самолет ближе к оврагу. Интересно посмотреть, что он там делает!
Подлетели ближе. Большая часть оврага тонула в тени, но, присмотревшись, мы заметили, что там
притаилось около тридцати всадников.
— Басмачи! — воскликнул Бобров и схватился за пулемет.
Овраг был крут, и, чтобы дать летнабу возможность стрелять, мне пришлось войти в крутой вираж.
Басмачи попались, как в мышеловку, и стали беспорядочно метаться по оврагу. В пылу боевого азарта, не
обращая внимания на выстрелы
конях не осталось ни одного всадника, — пули разбросали их по оврагу.
На обратном пути, когда летели над кишлаком Якзык, Бобров показал мне на двух вышедших из кибитки
людей. Спокойно, не обращая на нас внимания, они стали садиться на коней. Оружия у них заметно не
было, но по богатым халатам легко было признать в них врагов. Ах, как хотелось послать туда несколько
пуль! Жаль только, что стрелять в сторону населенных пунктов строжайше запрещено. Ведь мирное
население кишлаков враждебно настроено по отношению к басмачам, и случайно убить вместо бандита
мирного дехканина{2} было бы величайшим преступлением. Это могло вызвать реакцию населения
против нас. [41]
Но каково же было наше огорчение, когда на следующий день стало известно, что в кишлаке Якзык мы
видели Ибрагим-бека с помощником. Жители кишлака рассказывали нашим кавалеристам, что атаман
басмачей наблюдал, как наш самолет расстреливал укрывшуюся в овраге шайку. Потом, когда мы, возвращаясь, снова пролетали над кишлаком, он как раз уезжал.
После этого несколько кавалерийских отрядов направились в горы Сарсаряк, чтобы очистить район от
банд. Радостно встречало население наших бойцов — угощало лепешками, поило чаем, ухаживало за
ранеными.
И во всех кишлаках, даже в тех, куда не доходили наши кавалеристы, дехкане поднимались на борьбу с
басмачеством. Возникали многочисленные добровольческие отряды. Многим не хватало винтовок, тогда
люди вооружались палками, откуда и пошло название таких отрядов — «краснопалочники».
2
Однажды вечером, в ожидании кино, мы расселись поблизости от палаток. Быстро, почти без сумерек, наступала темнота, в небе зажглись тысячи звезд.
— Товарищи, заходите в клуб! — пригласил комиссар отряда Груздев.
Мы вошли в большую палатку, где помещалась библиотека и всегда можно было найти свежую газету.
Когда все собрались, Груздев сказал:
— Мы с командиром только что приехали из города. Там нам рассказали, как в Локае родичи встретили
Ибрагим-бека. Вы, наверное, помните, когда он приходил под Душанбе...
Слушая комиссара, отчетливо представил себе ту тревожную ночь и разразившуюся тогда страшную
грозу.
...Стоял густой мрак. Напуганный непогодой, притих кишлак Кок-таш. Не слышно звонкого лая
кишлачных собак. Ни в одном доме не видно огней. Только молнии, раскалывая черное небо, вонзались в
скалу, да раскаты грома потрясали горы. [42]
Вот тогда-то в кривые и безлюдные переулки Кок-таша въехало около сотни вооруженных всадников. Их
шелковые халаты промокли, отяжелели. Хриплыми проклятиями и плетками подгоняли они измученных
коней.
— Ишан-Исахан! Почему никто не встречает нас? Почему я не слышу ликования и не вижу людей? Разве
не был послан гонец? — спросил всадник, ехавший впереди.
Спрошенный наклонил голову:
— Гонец был послан, повелитель! Измены и засады быть не может. Наши джигиты наводнили весь
район. Но меня удивляет, что паршивый дождь мог помешать твоим рабам приветствовать тебя!
Вдруг заскрипели ворота, и из них вышли люди. Они приблизились к басмачам.
— Совет старейшин ждет тебя, Ибрагим-бек! Просим пожаловать в этот дом...
Два часа слушали родоначальники и седые старики речь Ибрагим-бека. По стенам бежали причудливые
тени. В спертом воздухе медленно плыл табачный дым. Молча поглаживали старики свои белые бороды, и ни одна жилка на лицах не выдавала их мыслей.
Злобными угрозами закончил Ибрагим-бек свою речь. Устало, с достоинством опустился на ковер. Он
был доволен произведенным впечатлением и, бросая по сторонам пренебрежительные взгляды, ждал
покорного ответа.
Но молчали старейшины. Молчание становилось гнетущим.
— Мы выслушали тебя, Ибрагим-бек! — тихо и твердо сказал наконец один из стариков. — Ум и красота
струились в твоих словах. Но наши уши тщетно ловили в них новое и не нашли. Ты пришел к нам со
старыми речами, не спросив нас про жизнь и не узнав наших желаний. Ты требуешь от нас помощи, упрекаешь и даже грозишь. Но зачем тебе наша помощь, если ты силен и за тобой идут несметные
войска? Почему ты пришел к нам крадучись, как волк, если дело твое правое? Об этом ты ничего не
сказал. Я отвечу за тебя: бороться без народа с Советской властью ты не можешь и без народа ты не
победишь. Витиевата была [43] твоя речь, но не убедила она нас. Скажу тебе наш ответ. В сердцах наших
осталась только злая, горькая память о минувших годах. Народ не желает бороться с Советской властью, он узнал ее, привык к мирной жизни и не хочет больше крови. Незваным ты пришел в когда-то родные
места. Ты стал чужим, и род за тобой не пойдет. Наше слово — слово отказа...
Громко треснула сломанная Ибрагим-беком рукоятка плети.
— Так решил совет старейшин? Кто думает иначе, пусть скажет! — Ибрагим-бек еле сдерживал