Крылатые слова
Шрифт:
БЕЗ ЧИНОВ -
в смысле «будьте, как дома, не церемоньтесь» сохранилось со времен московских царей, которые иногда снисходили до того, что кушали в комнате запросто, без чинов, с некоторыми боярами, окольничими, думными дворянами и думными дьяками. Они приглашались по особому благоволению государя и сидели, в забавные времена местничества, на этот раз уже без месст. Милостивое внимание заглушало едкую боль щекотливого чувства, непомерному развитию которого очень способствовало само законодательство: в Уложении царя Алексея, — например (в X главе), весьма подробно и точно оценена на деньги честь каждого лица. Можно судить поэтому, насколько тяжело было сиденье без чинов, если только это не было сиденье «перед царскими очами». Без того и вне священного царского дома (а нередко и в нем самом) были бесчисленные сутяжнические дела о бесчестьи, даже одним словом, даже опискою в титуле. Вот какие слова и выражения были выписаны из челобитных, как наносившие бесчестье: «Вольно тебе лаять, шпынок турецкий! — Из-под бочки тебя тащили, — Не Воротынский-де ты лаешь. — Ребенок! Сынишко боярской! — Мартынуша-мартышка. — Черти тебе сказывают! — Трус! Отец твой лаптем щи хлебал. — Отец твой лапотник, сулил сыромятную кожу и яловичьи сапоги. — Разоренье мне от тебя! — Мучил ты меня! — Что ты смотришь на меня зверообразно?» и проч. А вот что указал царь относительно исков по поводу простых описок на письме: «буде кто в челобитье своем напишет в чьем имени или в прозвище, не зная правописания вместо о — а, или вместо а — о, или вместо ь — ъ, или вместо ять — е, или
ГДЕ РАКИ ЗИМУЮТ
По народным приметам, этою завидною способностью знания владеют хитрые люди, умеющие отыскивать свое благополучие и устраивать благосостояние такими способами и при таких условиях, которые заурядным людям вовсе неизвестны. Хотя знатоки этого сорта не пользуются сочувствием прочих и об них отзываются с презрительною досадою, но уму их отдают преимущество. Предполагают, что они владеют исключительным знанием и выдающимися способностями. Сведения о местах нахождения рачьих зимовок, по суеверным понятиям, очевидно предполагаются исключительными, не каждому доступными, а лишь избранникам. От последних требуется, если не полное изучение таинственных сил природы, то, во всяком случае, обладание одним из величайших ее секретов. Даже самый вопрос, обращенный в такой форме, в какой стоит он в нашем заголовке, способен поставить «в тупик, что некуда ступить». Над дешевым ответом всякий поспешит как будто задуматься, даже по той простой причине, что не было случая об этом по-думать прежде. Да и стоит ли самый вопрос внимания? И самою водяное животное, принадлежащее к роду скорлупчатых насекомых (Crustacea) и представляющее вид речных раков (astacus fluviatilis), по русскому выражению, с" и рыба, ни мясо», именно то дрянное среднее, что возбуждает отвращение и брезгливость. В северной лесной России этого «зверя», который «по ножницам — портной, а по щетине чеботарь», в самом деле, употребляют в пищу с большим разбором и под сомнением. Потребляет их далеко не вся православная Русь. Раков, как и зайцев, не едят староверы, бережно уберегающие древние народные обычаи и суеверия и охраняющие их с особенною любовью и ревностью. Не могут лакомиться раками очень многие из таких людей, у которых этого рода съедомое вызывает болезненные припадки (в виде накожной сыпи или красноты), называемые в медицине диким неудобьсказуемым словом идиосинкразии. Мало употребляет их в пищу и Сибирь, в каком бы виде ни подавали и каким бы соусом не замаскировали этих животных, которые, по народной загадке, в баню входят черными, а выходят красными и которые, в отличие от прочих, только одни в целом свете краснеют от горя…
Не без причины же взяты в пример эти скорлупчатые съедобные и не без основания около этого класса животных отыскал народный язык довольно-таки всяких иносказательных выражений. Отправляются ловить раков утопленники; краснеют, как рак, со стыда уличенные и пойманные в дурных мыслях на слове и в худых делах с поличным на месте. Пятятся раком отупелые в предрассудках и излившиеся на устарелых и вымирающих верованиях и убеждениях в силу грядущего нового, не стерпя его света и убоясь его силы. Чрезвычайно забавны наши раки именно этою исключительною способностью — ходить не так, как все животные даже одной с ними породы. Иные ходят твердым размеренным шагом; омар с быстротой стрелы движется по каменистым рифам и песчаным мелям и, как хорошо направленная пуля, сильным прыжком бросается на добычу. Наш рак — наоборот: ползает, пятясь назад даже с некоторою виртуозностью. Как тени, бродят раки около углов скал: глаза упорно направлены вперед, но крючковатыя ноги изгибаются в сторону. Эти роющие многочисленные ноги с ножницами и щиплющими клешнями, с недоверчивыми сяжками и щетинами, которые все чего-то ищут и вздрагивают, силятся сказать что-то таинственное, таращатся, грозно пошевеливая усами, но на самом деле эти движения скорее противны, и рак кажется смешным и комическим до пародии. Немецкие зоологи так обрисовывают их характер и нравы: «Об умственной их жизни едва ли можно сказать хоть что-нибудь. Эти обитатели тьмы и глубины представляются как бы подвижными образами, живыми представителями и олицетворением сна, но в них нередко проявляется черта хитрости или страсти. Искусством не отличается ни одна порода раков (т. е. ни речные, ни крабы, ни шримсы, ни ктырь и гарнат, ни омары); зато они все известны силою своего оружия. При нападении видна ярость в их глазах. Если двое из них встретятся, то бросаются один на другого, щиплют и дергают. Во всяком их движении видны холодные, впрочем, предусмотрительные флегматики. Скудное развитие чувств указывает на низкую ступень, которую раки занимают в животном царстве. Слух, однако, по-видимому, обладает большою тонкостью; обоняние тоже замечательно развито; даже ощущения вкуса лишены, кажется, не все раки, хотя орган вкуса у них до сих пор верно не установлен. Все эти челюсти и ногочелюсти, усаженные щетинками и щетками, обращенные в пилы, когти, ножи — все они представляют у речного рака искусное вооружение и ненасытную работу этих органов».
Понятно, с какою легкостью и искусством и, в то же время, очень глубоко, при таких орудиях, вырывают себе норы наши речные раки, когда внезапные холода с крутым морозцем разом превращают всюду в мелких реках воду в стекло вплоть до самого дна. Немудрено раку войти в первое удобное место под камнем и еще легче просверлить нору, разрывая ногами целые горсти песку и, с помощью других ног, откидывая их далеко от норы. Здесь он впадает в оцепенение и оставляет его тотчас, как только животворная теплота восстановит отправления тела. В норах раки и дожидаются весны, но видали их и между полярными глетчерами. Хотя и дознано, что несколько поколений могут размножаться без оплодотворения и раки отличаются плодородием (у самки омаров насчитали до 12 тысяч лиц), но и старые умеют зимовать. Не спуст аслово молвилось и потому еще, что рак растет во всю жизнь, которая продолжается до 20 лет. В глубине норы скрывается самка, самец на стороже у входа держит свою боевую клешню поперек отверстия. В конце весны они только перелиняют, т. е. сбросят кожу, которая лопается, подобно коре на дереве. В безопасном убежище они выждут отвердения новой кожи и опять живут, когда так называемые «жерновки» или «камни», или «глаза» рачьи — два угловатые каменистые сростка, содержащие углекислую известь и животную студень, — растворятся в желудочном соке.
НАШИ СПЯТ
Это выражение до такой степени распространено всюду и хорошо известно, что редкий не слыхал его от тех, кому, во время беседы, неожиданно доведется громко зевнуть и в оправдание себя обмолвиться таким словом. По всему вероятию оно выговорилось теми первыми, которым довелось мириться с новым распределением работ и времени отдыха. Городские сроки не сходствуют с деревенскими, запаздывая против них: в деревнях спать ложатся раньше, особенно на безработице, в глухое осеннее и зимнее время. При этом чем глуше местность и первобытное деревенские нравы, тем раньше гасят в избах огни. В некоторых местностях этот приговор при вечерней зевоте сопровождается указанием и на самую местность, где раньше ложатся и о которой тоскуют на чужбине. С чужих слов принятое выдается потом за свое и с течением времени становится родным и домашним. Так напр. в Горах, т. е. в местности правого берега Волги от устья Оки к Суре, говорят: «наши за Волгой давно спят». Местные исследователи быта и нравов имели полное основание предположить, что приговор этот занесен сюда шерстобитами, являющимися именно из Заволжья (Семеновского и Макарьевского уездов), где обычно кончают работу и ложатся спать раньше, чем в Горах.
СОБАКУ СЪЕЛ
Таких выражений, не имеющих определенного смысла и не допускающих объяснений, в нашем богатом обиходном языке очень много. Вот и еще один из известных всем пример. Все, на что иные не обращают внимания, к чему другие не питают уважения, считая то пустяком, называется очень часто «трын-травой». В какой же ботанике мы разыщем ту траву, которая называется трыном и которая при этом всякому ни почем, ни для кого не имеет цены? Точно также с трудом поддается объяснению весьма распространенное выражение «собаку съел».[27] Это — тот, кто изучил до тонкости или искусства какую-нибудь науку, ремесло, торговый промысел, мастерство и т. п., тогда как настоящую «собачину» едят только небрезгливые китайцы. Они считают ее даже лакомым блюдом при исключительных условиях их поваренного искусства, имеющего дело со всякими слизняками и даже птичьими гнездами, приправляемыми столь прославившейся китайской голодовкой. У нас на Руси петрозаводцы попробовали нечаянно поесть собачины, так с той самой поры им от насмешек прохода нет. Всякий встречный их дразнит: «баску съел!» Или так — «баска, баска! на тебе костку!» Произошел этот несчастный случай с олончанами в Шелтозерском обществе, Петрозаводского уезда, таким образом.
В одной деревушке приготовились справлять свадьбу. В жениховой избе, по обычаю, шла накануне большая стряпня до поздней ночи. Северный человек, вследствие климатических влияний, вообще ест много, обязательно четыре раза в день на четыре выти, как говорят там (завтрак, обед, паужин и ужин). Олончане же сами про себя давно когда-то выговорили: «наши молодцы не дерутся, не борются, а кто больше съест, тот и молодец». На веселых свадьбах съестное угощение изготовляется в особом изобилии. Олончане в таких делах не отстают, по силе обычаев, от прочих. Мать жениха на этот раз надумала угостить «богоданную» новую родню, между прочим, щами с убоинкой, т. е. с мясом свиным и коровьим. Чтобы капуста упрели, она выставила щи на шесток на ночь, чтобы на другой день опять уварит их и подать с пылу горячими. Затем она печь окутала и сама легла спать. В ту же ночь надумала ощениться собака, которых в тех местах предпочитают называть корельским словом «баска», но ценят едва ли не больше, чем в других местах. Где она забава, шут, почтальон, комедиант и игрок в домино, спутник и оберегатель дома и стад, — здесь она помощник в борьбе, товарищ на охоте и проводник и, сверх всего, в то же время, упряжное животное: возит воду, а при случае и воеводу. По этой причине везде на Севере для такой суки заботливо отводят особую щипковую закуту, а в данном случае шелтозерка положила суку на горячую печь. Щенята жары не стерпели и расползлись, а со слепа попадали с печи прямо на печную загнетку и во щи. Собрались свадебные гости, подали «шти», — показались собачьи морды, уши и лапы: все разбежалось и всем рассказали; дошло и до нас.
ПУСТОЗВОН
Это укоризненное слово, обращаемое к тем краснобаям, которые увлекают внешним блеском слов и постройки речей, но в результате их не оставляют того поучительного впечатления в памяти, на которое надеялся и рассчитывал внимательный слушатель. На каких данных основывается переименование краснобаев в пустозвонов? Невольно припоминаются нередкие в глухих городах и селах случаи такого рода. Нерадивые и нетрезвые священники велят звонить по праздникам для прилики. Сам батюшка в подгуле сидит дома, а пономарь позвонит в один большой колокол, а потом заведет и перезвон «во вся», по порядку заутрени и обедни. Звон сзывает прихожан, а потом незаметно приучает их к тому очевидному факту, что тут каждый раз — явный обман, напрасная тревога. Надо быть равнодушными. Иной усердный богомолец бедняк-старичок придет к Божьему храму и, взглянув на запертые церковные двери, махнет рукой, покачает головой. И неудивительно, если он при этом накажет заочным укором и наградит бранным словом того, кто произвел этот призывной, но бесцельный звон — «пустозвоном».
ГОЛ, КАК СОКОЛ
К кому только не приравняли совсем бедного, бездомного, неодетого и необутого человека! Говорят: гол, как осиновый кол, как перст или бубен, как сосенка. Такие уподобления, взятые для примера, наглядны и весьма понятны и в пальце, скудно прикрытом волосами, и в бубне, обечка которого нарочно обтягивается сухой кожей, тщательно очищенной от шерсти («тяжбу завел — сам стал, как бубен, гол»). Если всем хвойным деревьям судила природа смотреть вершинами только в высокое небо, то сосне заказано это строже других. Исполняя такое назначение, сосна стремится охотнее ели занимать самые возвышенные места, обрастает все горы своей семьей, борами, и не любит соседей. Она глубоко, как редька, пустила свой корень в сухую, большею частью песчанистую землю, но затем растеряла все ветви почти вплоть до вершины и густо скопила их только здесь в виде шапки. Большая часть ствола этих высочайших деревьев во всем свете является совершенно голою и такою же стройною, как все столь прославленные южные пальмы. На просторе, который сосна очень любит, древесный ствол высоко очищается от сучьев, потому что сосна сбрасывает отмирающие сучья и в молодом возрасте дает самые длинные, крепкие и голые жерди. Словом, все эти принятые в разговорном языке сравнения и уподобления с полным правом пользуются общим кредитом. Их довольно бы, но почему-то понадобился еще сокол — хищная птица, один из известнейших тиранов воздушного царства.
Природа снабдила сокола грозными орудиями, настолько надежными, чтобы быть ему сытым и не линять от недостатка пищи. Серый глаз с острым, холодным и жестким взором, угрожающий погиб клюва, расставленные люто когти — все это признаки могучего силача. Он по природе опытный воин, неподвижно покоится он в прозрачном воздухе, но его пронзительный взор видит все пернатое царство. С быстротою молнии, как всякий хищник, он падает на жертву и, как гастроном, медленно наслаждаясь, высасывает ее теплую кровь. Сокол еще, сверх того, обучается бить на лету особым, любимым охотниками, приемом: он сперва подтекает под намеченную жертву, взгоняет ее, испуганную, ввысь, потом сам выныривает сзади и, взмахнувши крыльями, взлетает вверх и тотчас опускается в то самое время, когда испуганная птица падает как бы с последнею надеждою на спасение. Он, как живой нож, быстро распарывает ее, перерезая горло, и пьет кровь не так, как ястреб, который щиплет куда ни попало, а как запойный пьяница.