Крылья черепахи
Шрифт:
Нет, уйти в глухую защиту не получится...
Я кусал губы. Куда ни кинь – все клин. Труднее всего было поверить, что все это происходит не с кем-нибудь посторонним, а со мной. Вот так и влипают люди, как кур в ощип, – не до конца осознав и в глубине души не поверив... А если непосредственно под «Островком» откроются еще один-два фонтанирующих источника (плевать – пресных, соленых или минеральных)? Ведь они размоют фундамент к чертям собачьим! И привилегированный корпус раньше времени отправится в плавание. Как там у Марка Твена: «Вдруг видим: с западной стороны
Никогда не мечтал о профессии моряка, даже в детстве.
Я прислушался. Внутри «Островка» раздавались тяжкие мерные удары – Коля выворачивал ломом паркет на топливо. Вчера, когда мы при помощи колуна делали дрова из резного панно, кроша в щепу деревянную фауну, было больше шума.
Выбрав из мятой пачки бычок подлиннее, я щелкнул зажигалкой и с наслаждением вдохнул дым. Экономить курево я начал еще позавчера, когда обнаружил, что осталась последняя пачка. Теперь: раз, два, три... шесть окурков и ни одной целой сигареты. Негусто...
Позади открылась дверь и боднула меня в спину.
– Дай разок затянуться, – попросил Феликс.
– Может, стоит получше посмотреть в вещах покойника? – предложил я, пока он алчно заправлялся никотином. – Вдруг хоть одна пачка да есть...
– Борис Семенович не курил, – вздохнул Феликс. – Берег здоровье.
– А все-таки... – произнес я, замирая от вспыхнувшей надежды. – А вдруг?
– Знаешь что бывает вдруг? Кстати, я уже смотрел. Пусто. Хрен знает что!.. Десять человек в доме, а курильщиков всего двое! Матвеич, и тот не курит. Коля... ну, ему форму надо блюсти. Но Надежда Николаевна! Такая дама просто обязана курить – знаешь, тонкие такие сигареты с приятной отдушкой...
– А Инночка? – спросил я.
– Она-то курящая, но у нее нет, – хмуро сказал Феликс. – А если бы и были... Клянчить у женщин – это, знаешь ли, последнее дело...
Я вздохнул, соглашаясь, и отобрал у него окурок. Феликс тоже вздохнул.
Мимо «Островка» плыл мусор: размокшая бумага, какое-то несусветное тряпье, неизвестно почему держащееся на воде, куски пенопласта, очень много бутылок и одна накренившаяся ржавая бочка. Наверное, выше по течению река размыла свалку.
– Ты в стоматологии что-нибудь смыслишь? – спросил я и закашлялся, вдохнув жгучий яд тлеющего фильтра. Иприт.
– Зуб заболел? – холодно поинтересовался Феликс.
– Пока нет, – признался я, – но если мы здесь всерьез застрянем... Кх... кха! В общем, у меня там нерв убит, но не удален. Заменили мышьяк на какую-то гадость – гуляй, говорят, придешь через две недели. А я сюда приехал. Подумал, что где две недели, там и четыре...
– Дурак.
– Так заболит или нет?
Феликс посмотрел на меня с неодобрительным прищуром.
– Обязательно. Когда – не скажу, поищи лучше гадалку. Я ортопед, а на конечностях зубы не растут почему-то...
Послать его подальше я не успел – на крыльцо, как всегда, в пальто и пуховом платке вышла Мария Ивановна.
– Вы бы дверь прикрыли, – сказал ей Феликс. – Холл выстудим.
– Нет, лучше так, – улыбнулась она. – Там дышать нечем. Эти паркетины, они же на битуме... горят, правда, замечательно, но запах... Притом сегодня гораздо теплее, правда? И тумана почти нет...
Туман все-таки был, но сквозь него бледным пятном просвечивало солнце, и на текучей воде лежала смутная тень «Островка».
– Виталий, там ждут воду.
Я вздохнул и понес ведро в холл. Действительно, весело полыхающий в камине паркет распространял густое амбре. Проще говоря, вонь была та еще. Влажные ковровые дорожки в коридорах были скатаны. Мрачный Коля поддерживал физическую форму при помощи гнутого ржавого лома, посредством которого он избавлял пол на первом этаже от такого излишества, как паркетные половицы. Это было тем проще, что после первого потопа паркет вздулся, дав повод Лене полчаса распространяться перед Викентием о горной складчатости и синклиналях при умильном выражении лица Марии Ивановны.
Покажи геологическиму маньяку палец – и не спасешься от лекции о сталагмитах, кернах, пегматитовых жилах и генезисе кимберлитовых трубок.
Коля работал близко от двери первого номера. Слишком близко. Выворачивая паркет, он дышал глубоко и размеренно. Неужели за битумным запахом он не чувствует трупного? Дверь в первый номер далеко не герметична. В холле натоплено, и теплый воздух худо-бедно просачивается сквозь щели в запертый номер. Да и снаружи потеплело: не то до этих мест доплелся средиземноморский циклон, не то всему виной горячие ключи, черт бы их побрал. Даже я с моим навечно контуженным никотином обонянием за десять шагов от двери ощущаю запах тления, как служебная собака утечку газа...
Прав небезызвестный Савва Морозов: скверно, что завершение процесса жизнедеятельности связано с гниением... Для всех скверно.
Или это шалит воображение?
Может быть. Милена Федуловна вроде не жаловалась, а уж кому, как не ей, в первую очередь обратить гневное внимание на нехорошую отдушку в битумном амбре?
Бульдог Цезарь, не выгуливаемый со вчерашнего дня, слонялся по холлу, тыкался расплющенной мордой во все углы, оглядывался на хозяйку, жалобно скулил, то и дело примеривался задрать лапу возле стены и наконец задрал. Викентий с увлечением подбрасывал паркетины в камин. Надежда Николаевна смотрела на огонь, временами тяжко вздыхая. Матвеич, почистивший рыбу, держал за хвост последнего в сегодняшнем улове окунька размером с аквариумного меченосца и, как видно, мучительно соображал, стоит ли его потрошить.
Я дернул кадыком, а мой желудок пропел сложную музыкальную руладу. Есть хотелось непрерывно, и не только мне. Но не рыбу.
Никто не навязал мне новой работы, и я, великодушно решив не настаивать, вернулся на крыльцо. При моем появлении разговор между Феликсом и Марией Ивановной моментально смолк.
– Не помешаю? – с подозрением осведомился я.
Прежде чем ответить, Феликс помедлил всего ничего, но этой доли секунды хватило мне, чтобы люто его возненавидеть. Тут были какие-то секреты, и, похоже, он не был в восторге от мысли поделиться ими со мной. Со мной!..