Крылья Киприды
Шрифт:
Вот шаги ее затихли, и только песни цикад не смолкают в осеннем саду.
…Проснулась Гелика глубокой ночью. Она быстро встала, выглянула за двери: никого, только старушка-кормилица мирно спит у входа на лежанке, да цикады поют в ночи.
Девушка села за стол, взяла лист пергамента, тростниковую палочку для письма, открыла чернильницу-пиксиду и, почти не раздумывая, начала писать.
«Сириску Гелика шлет привет.
Как я расстроилась, дорогой Сириск, когда Отия передала мне твое письмо. Я еще не знала, жив ты или нет. Отию же я еще не видела. Письмо передала мне моя подруга Гилара, Когда я начала читать… Спасибо тебе! Ты жив! Мне еще никто и никогда не писал таких
И вот еще, главное: прошу тебя, будь осторожен, скоро будет война, и я молю богов, чтобы они сохранили тебя. Наш мальчик уже просится на свет и бьет ножками. Я еще не знаю точно, но спасу его. Об этом надо уже думать. Скорее всего я… впрочем, я не буду писать об этом. Я очень хочу видеть тебя. Но потерпи, мой милый Сириск. Сейчас это невозможно. Я дам знать с Отией. А пока береги себя. Я же постараюсь сберечь нашего мальчика.
Гелика завернула письмо в холстину, легла и быстро заснула, держа сверток там же, на груди, у сердца. И не видела она, как в предутренней мгле тихо вошла в покои Мелета. Она посмотрела на стол, на пиксиду, открытую с ночи, на тростниковую палочку. И так же тихо взяла сверток из полураскрытых пальцев Гелики. Она читала письмо и все больше и больше склонялась к девушке. И, наконец, осторожно поцеловала спящую Гелику. И быстро вышла, положив письмо на прежнее место.
И если бы было светло, если бы кто-то встретился ей на пути, то увидел бы, как блестят на щеках Верховной жрицы слезинки. Но никто не увидел ее этим утром. Только стража у ворот покоев, да храмовые охранницы почтительно, еще издалека, склонили головы при ее приближении.
А на другое утро, еще в полумраке, стражницы, предупрежденные заранее, выпустили в горы Отию-охотницу. И была она не одна, а с Гиларой.
— Отия! Ты теперь не одна? — удивилась Агриппа, проверявшая, не спит ли стража. — Кто позволил Гиларе?
— Это приказ Верховной, — спокойно ответила Отия. — Я надеюсь в этот раз принести двух муфлонов.
— Не забудь о нас! — весело открывая калитку в воротах, усмехнулась стражница.
— Не забуду!
Отия пропустила вперед Гилару, и вскоре две фигуры, одетые в охотничью таврскую одежду, растворились в дымке осеннего леса.
ПОСОЛЬСТВО
— Наконец-то, Крит! — Мама Аристо кинулась к сыну и обняла его порывисто и жадно, но Крит мягко отстранил ее.
— Мама, я уже взрослый…
Не в первый раз вот так, по-детски, Крит отталкивал мать, и Сириск с осуждением молча покачал головой.
— Здравствуй, брат! — Крит подошел, и они обнялись.
— Не часто же тебя увидишь дома! — Сириск сказал это с явным осуждением.
— Ты же знаешь, брат, я теперь эномотарх, какой ни на есть, а все же начальник. И забот хватает, не только с ополченцами.
— Что будет с пленными? Ты их охраняешь?
— Я, — был ответ. — Охраняем их по сменам.
— Кто будет судить?
— Ты меня спрашиваешь? Простого воина? Ты — посол Херсонеса в стан Амаги!
— Не дури, Крит, — Сириск посуровел, — что будет с ними? Ты не хуже меня знаешь, что было бы со мной, откажись я…
— Да, уж, — Крит нахмурился. — Думаю, им несдобровать. В мирное время, может быть, и отпустили, а теперь…
— И ты согласен с Евфроном?
— Абсолютно! — Крит смело, уже не как младший брат, посмотрел в глаза Сириска. — Когда плод готовят в дело, его чистят, брат. А очистки выбрасывают! Так же мы выбросим и их!
— Ты что, не понимаешь, что демократия вернется и тогда… — Сириск уже с жалостью устремил взор на брата, — тебе несдобровать, а уж Евфрон…
— Не вернется, брат, ее нет уже нигде. Посмотри вокруг: Пантикапей, Феодосия, Гераклея — кругом тираны и цари. Я уже не говорю о варварах. Они вообще природой созданы для тирании, унижения и рабства. Значит, такова воля богов! И знаешь, брат, не мне, простому смертному воину, объяснять это послу Евфрона. Если бы Евфрон…
— Евфрон! Неужели мы, родные братья, не можем даже дома поговорить открыто, Крит! Ты же мой младший брат и должен меня во всем слушать.
— Прикажешь мне бросить ополчение и заняться тираноубийством? На радость скифам?
Они замолчали.
— Ну, хватит, сыны! — Гераклид подошел, надеясь разрядить обстановку. — Аристо! Кария! Килико! Кормите воинов!
Но и за трапезой разговор не клеился, напряжение не проходило. Женщины молчали, видя, как все натянуто, точно струна.
— А ты, отец, лучше побудь дома… пока… — Крит сурово взглянул на отца. — А еще лучше, отправляйся с Сириском на судне, завтра… возможно в городе будут суды над врагами народа. Тогда несдобровать и тебе. Ведь ты в Совете голосовал против Евфрона…
— Так что же, мы уже рабы все стали? — Гераклид вспыхнул, как бывало.
— Рабы, не рабы, отец, а жизнь твоя в опасности. Спасайся. Я не хотел говорить вам… да и не могу… но другого выхода не вижу.
Крит встал, поблагодарил за еду.
— Спасибо, мама. — Он с тоской осмотрел всех. Казалось, он что-то знает, но не может сказать. Уже у двери Сириск обнял брата.
— Не знаю, свидимся ли?
— Не знаю. — Крит что-то явно не договаривал. Он изменился, не было уже той лихости, что отличала его в последнее время. И недавняя напускная жесткость сменилась смятением. И тут Сириск обратил внимание — он стал огромным, вырос буквально на глазах за этот год, а глаза остались все те же, детские. И панцирь был уже явно мал: он был застегнут уже на последние дырочки, и стеснял движения. И шея и грудь были сверху обнажены. И тут Сириск вспомнил видение.
— Послушай, брат, возьми мой панцирь… послу он ни к чему, а тебе пригодится.
— Ну что ты… — Крит был явно растроган. — Это подарок Агасикла и Евфрона. Его знает весь город. А подарки не дарят, как ты знаешь! Спасибо. И будь осторожен на судне и там, у Амаги. И бойся писаря…
Они обнялись, и Крит вышел — он пошел, почти побежал по улочке, и Сириск смотрел ему вслед так, будто уже никогда не увидит его живым. Но ничего невозможно было изменить. Мать, поняв все без слов, бросилась на грудь сыну, и он долго еще утешал ее. И Гераклид, отец, все ходил вокруг, бессильно опустив руки.
А город кипел весь из конца в конец. В порту стучали топоры и звенели пилы. Это строили два новых военных корабля. Тут же шел ремонт «Парфения». «Калос» и еще три триеры уже были готовы и мирно покачивались в гавани.
В крепости творилось что-то невероятное: часть стены, что примыкала вплотную к морю и уходила на несколько локтей в воду, спешно разрушалась. Здесь же, используя камни от разобранной части стены, сооружались непонятные строения, нечто вроде второй стены, но почему-то внутри города, а не снаружи.