Крылья мглы. Первая книга

Чередий Галина Валентиновна

– Это и называется физическим взысканием? – без особой надежды уточнила я. И так ясно, что нет, раз принцесса слез не находится рядом.

– Еще раз обратишься не по форме ко мне – и удвоишь то, что уже получила, Войт! – без эмоций в голосе сообщил командир. Да ну и хрен с ним.

– Каково ощущать себя идиоткой? – спросил он, не торопясь уходить и наполняя крошечное помещение интенсивностью собственного запаха и присутствия. Это что-то делало со мной. Будоражило, царапало внутри, заставляя себя чувствовать беззащитной и почему-то предвкушающей не пойми чего.

– Тебе ведь не в первый раз совершать глупые геройства ради тех, кто этого не заслуживает. Неужели ты настолько тупа, что так и не научилась делать выводы?

Грубый ответ так и жег кончик моего языка, но я предпочла смолчать.

–

Или ты считаешь, что это твоя великая миссия – мстить за всех обиженных и слабых духом, Войт? Ведь такой взгляд на жизнь позволяет внушить самой себе, что ты не просто кровожадная, жестокая сволочь, которая кайфует от насилия в чистом виде, а доблестная спасительница и чистильщица, да?

– Это, типа, сеанс психоанализа, декурион Крорр? У меня были и покруче, – безразлично констатировала я.

– В самом деле?

– Ага. Вам бы стоило начать с заверения, что вы мой друг и желаете помочь, и прочей лабуды в том же духе.

– Насколько я помню из твоего дела, ты воткнула в глаз карандаш своему последнему психотерапевту.

– Он это заслужил.

Не хрен было совать свои грязные лапы, где им быть не следует.

– И твой первый приемный отец, которого ты спалила заживо в его постели, тоже заслужил?

– Еще как.

Мне же нужна была уверенность, что он никого больше не станет избивать, прижигать сигаретами и насиловать, пока его лицемерная овца-женушка бьет поклоны и усердно молится, запершись в своей неприступной спальне. Чтобы утром заботливо ворковать над нами, замывая кровь, смазывая ожоги и впаривая, что «папа не злой, он просто очень сильно хочет нас, детей, рожденных от порочных родителей, наставить на путь истинный».

– Как видишь, наше государство и общество оказались не согласны с твоей самопровозглашенной ролью судьи и палача. И признали тебя обычной преступницей, опасной социопаткой. А ты сама готова признаться в том, что просто жить не можешь без насилия? Способна перестать прятаться за оправданиями? Тебе ведь нравится выплескивать свою агрессию, Войт, калечить, убивать. – Я подняла глаза к невидимому в темноте потолку, не собираясь отвечать. Игнорировать чьи-либо попытки добраться до моих эмоций мне не в новинку. Отвали, Крылатый.

– Запомни, ты это или признаешь наконец, или умрешь. Смерти боишься?

Все боятся. Но себя потерять я боюсь сильнее.

– Ладно, мисс Разговорчивость, спокойной тебе ночи!

Дверь лязгнула, шаги вскоре затихли, и я осталась одна в пространстве темноты, собственных воспоминаний и мыслей. Но ровно до того момента, пока до моего сознания не добрались звуки, от которых внутри все заледенело.

ГЛАВА 8

Сначала темнота стала непроглядной. Абсолютной настолько, будто на глаза надели плотную повязку. Сколько я их ни напрягала, то щурясь, то распахивая до предела, никакого привыкания не наступало, становилось только хуже. Стало мерещиться, что прикосновение удерживающих руки оков пропадает, как и опора пола под ногами. Дернувшись, я услышала спасительное дребезжание железа, напоминающего об истинном положении в этом море мрака. Но стоило чуть расслабиться, и состояние невесомого нигде начинало быстро возвращаться. И это почему-то чертовски пугало. Казалось, поддамся ему – и вместе со всеми реальными ощущениями исчезнет и воздух, и я возьму и задохнусь.

– Ерунда, Летти, – хрипло пробормотала, только чтобы слышать свой голос, – такого быть не может. Просто глючит тебя. Расслабься и потерпи. Ночь не длится вечно.

Я задрала голову и стала методично трясти кандалы, слушая это монотонное звяканье, пусть самих своих рук и не могла видеть. Кисти, запястья, шея и плечи вскоре устали и заныли, но это опять же было хорошим напоминанием о реальности. К сожалению, постепенно это перестало помогать или же мои конечности затекли и отказались слушаться, но ощущение было такое, что сама окружающая тьма стала сгущаться и уплотняться и поглощала звуки. Точнее, уничтожала одни, чтобы заменить их другими. Послышалось нечто вроде очень далекого вопля, пропитанного ужасом и страданием, но его заглушило странное шуршание, от которого все тело моментально покрылось холодным потом. Будто кто-то гигантский терся шершавой шкурой одновременно обо все стены, пол и потолок моей камеры, и от этого она, и без того крошечная, сжималась еще сильнее, грозя вот-вот стиснуть в смертоносных каменных объятиях, а затем и раздавить. Я принялась глубоко и шумно дышать, прогоняя неуместные страхи и слуховые галлюцинации, и они действительно отступили, но из-за гипервентиляции перед глазами заплясали световые пятна, постепенно расширяясь и заполняя окружающее пространство. Появились смутные поначалу непонятные очертания, словно я смотрела сквозь полусонную дымку. Во рту было сухо, в голове ритмичный грохот и еще эта противная вонь. Резкая, химическая, от которой сводило желудок. Оглядевшись еще раз, я содрогнулась от отвращения и давно запрятанного вглубь сознания ужаса, узнав проклятую спальню Мартина Влонски – нашего так называемого отца, гребаного садиста-усыновителя. Но страшнее, чем оказаться здесь снова, было понять, что лежу я на его сраной постели и едва могу пошевелиться, а нечто вонючее и маслянистое продолжает литься на меня, пропитывая одежду. А в следующее мгновение в полутьме спальни вспыхнул огонек, осветивший искаженное дикой ненавистью детское лицо. Мое лицо.

– Надеюсь, ты не умрешь быстро, а будешь очень долго мучиться! – сказала я двенадцатилетняя с дьявольской ухмылкой себе же нынешней, беспомощно распростертой на кровати, и швырнула горящую зажигалку на грудь.

Пламя вспыхнуло сразу же, охватывая все тело и постель, пронзая невыносимой болью и жжением, и я заорала во всю глотку, но крик мгновенно прервался, когда мощный поток жара ворвался и в легкие, сводя их спазмом.

Я очнулась, снова оказываясь в темноте, корчась в оковах, будто вся моя кожа действительно только что полыхала и слезала клочьями. Вот, значит, что пережил наш мучитель перед смертью. Странное состояние охватило меня. С одной стороны, нутро сводило от отвращения, воротило от беспощадной жестокости пережитой картинки, вони горящей плоти, но при этом ни единой капли вины или сочувствия во мне не зародилось. Даже наоборот. Губы сами расползались в жесткой ухмылке, прямо как много лет назад, только теперь в душе не было испытываемого тогда страха, только холодное торжество. Переживание его боли на собственной шкуре не породило во мне сомнений или жалости. Он заслужил.

– Он заслужил! – крикнула я окружающей тьме. – Хрен вам, а не раскаянье! Верните меня туда, и я сделаю это снова!

Или мое видение длилось гораздо дольше, чем мне показалось, или подъем тут был слишком ранний, но Крорр явился за мной очень скоро. Очевидно, в темноте ликторы видели прекрасно, потому что он сначала внимательно изучил меня, прежде чем отстегнуть кандалы. Удивительно, но отчего-то мне пришло в голову, что сейчас от него не исходило флюидов прежней холодной враждебности, скорее любопытство и настороженность, будто он размышлял, как же я себя поведу в следующий момент.

– Есть что сказать мне, Войт? – спросил он без особого любопытства.

– Доброе утро, декурион Крорр, – проскрипела я, мечтая о глотке воды.

– А оно доброе? – хмыкнул он и неожиданно что-то поднес к моим сухим губам.

Инстинктивно я шарахнулась, заработав еще одно пристальное рассматривание с его стороны, а затем он сунул мне в руку бутылку. Не собираясь изображать никчемную сейчас гордость, я, кривясь и сопя, взяла ее в дико затекшую и едва-едва послушную конечность и жадно приложилась, выпив за раз треть.

– Не увлекайся, – проворчал командир, отобрал емкость, закрутил крышку и, как бы невзначай, поставил ее на пол у стены. – Так что, кошмары не одолели?

– Скорее уж на редкость приятные сны, – буркнула я.

– Хм… – вот и вся его реакция.

Он практически вытолкнул меня в коридор и жестом велел идти. Я послушалась и стала на ходу махать и крутить руками, возвращая им полную чувствительность. Вообще-то, после нескольких часов неподвижности в таком положении я ожидала зверской боли и гораздо более долгого возвращения в норму, но, на удивление, пока мы достигли камеры Зенски, я уже чувствовала себя в полном порядке. В этот раз я без напоминания встала лицом к стене, пока Крорр отпирал дверь и протиснулся освобождать озабоченного козла. Подумалось только, что наверняка кого-то такого здорового и габаритного, как наш командир, в этих каморках должны посещать приступы клаустрофобии. Если, конечно, драконьи ликторы в принципе подвержены хоть каким-то фобиям.