Крылья распахнуть!
Шрифт:
Этот двойной ор не только разбудил капитана, не только заставил сорваться с коек всю команду – он встряхнул даже трюмных крыс, еще не добитых котом по прозванию Бертран Острый Коготь.
Эдон Ференандо ду Вега-Тьерра угрюмо стоял на палубе. Бежать он не пытался. Столпившийся вокруг экипаж «Миранды» не дал бы ему даже дернуться.
Кот-победитель сидел на бухте каната и старательно вылизывался. Ни команду, ни изловленного злодея Бертран не удостаивал даже взглядом. Хотя на пленника вполне стоило посмотреть. У Ференандо был такой вид,
Боцман и Райсул, в отличие от кота, не сводили глаз с несостоявшегося убийцы. В их взглядах читалась судьба пленника, весьма простая и незавидная.
У юнги Олуха вид был такой, словно это его изловили на месте преступления. Боцман успел емко и веско высказать ему свое мнение о вахтенных, под носом у которых по кораблю шастают убийцы.
Боцман понимал, что бранить надо бы Мару. Но язык не поворачивался. На нее и смотреть-то было горько.
Женщина сидела на палубе, глядя перед собой пустыми, мертвыми глазами. Она молчала с тех самых минут, когда ее привели в чувство, рассказали о поимке убийцы – а она взахлеб, громко покаялась в невольном предательстве. Выкричалась – и теперь молчала.
Рядом с Марой, словно охраняя ее, застыли Лита и Филин.
Илв запутался в происходящем, но с уверенностью понял: Маре сейчас плохо. И Филин готов был драться за подругу хоть с целым светом… лучше, конечно, вон с тем расцарапанным чужаком.
– Капитан, ты глянь, что я нашел-то! – подошел к Бенцу погонщик. – Он эту штуку обронил, когда наш Бертран его взял в обработку.
На лопате, которой юнга обычно разбрасывал по палубе песок, Отец осторожно держал гладкую золотистую веревку, завязанную петлей и по концам украшенную черными шариками.
Капитан присвистнул:
– Если это то, о чем я думаю… ну, тогда эта тварь и каторгой не отделается!
– А докажите, что мое! – дерзко откликнулся пленный. – Мало ли какая дрянь у вас на шхуне валяется!
– Что такое, а? – шепотом спросил Райсул боцмана.
Тот негромко объяснил:
– Я так понимаю, какое-то незаконное колдовство. У нас чародеи получают разрешение от властей: кто светильники делает, кто талисманы для лескатов, кто еще что… А вредные для людей штуковины делать запрещено.
Отец услышал и добавил мрачно:
– Я про такое читал. И даже видел один раз. Эту петельку на человека накинуть, заклинанье сказать – и человек будет в твоей власти. Что велишь, то и сделает.
– Вот так, да? – оскалился Райсул. – Может, накинуть ее на шею этому… кошачьему корму? И велеть убить эдона Манвела?
Капитан заинтересованно обернулся на голос – но тут же махнул рукой:
– Не выйдет. Мы заклинание не знаем. А он вряд ли скажет… вот ты бы сказал?
– Ну, у меня бы, может, и сказал, – бросил Хаанс. Увидел на поцарапанной физиономии пленника презрительную ухмылку – и мрачно закончил: – А нет, так хоть потешусь.
– Да, верно, – кивнул
Бенц на миг замешкался, принимая решение. Но этот миг все изменил. Потому что при словах «с этим что делать» очнулась Мара.
Подняла голову. Глянула по сторонам, словно ища спасенья. И заговорила быстро, отчаянно, страстно:
– Что бы вы для него ни решили – все гаду мало! Но я прошу… я умоляю, заклинаю всеми нашими полетами… что для него присудите, то пусть и для меня будет! Ему нож – и мне нож, ему виселицу – и меня туда, я же его на борт пустила! Если он сдохнет, а я в живых останусь – мне потом руки на себя накладывать, а это грех! Вижу, что он за тварь такая… ненавижу… но забрал он мое сердце, вырвал… не переживу его!
Пленник сплюнул, бросил презрительно:
– Дура.
И тут же покатился по палубе, сбитый боцманским кулаком.
Мара вскрикнула и закрыла лицо руками, словно это ударили ее.
Взволнованный илв спросил Литу:
– Мару обидел чужак? Я порву его в клочья.
– Чужака рвать нельзя, – вздохнула Лита. – Да, он обидел Мару. Но если она умрет – она тоже умрет. Вот такие мы, люди.
Не только Лита сразу поверила подруге. Весь экипаж понял: не лжет, не пытается спасти дружка. Ей и впрямь не жить, если они разделаются с поганцем так, как он того заслуживает.
Дик задохнулся от бессилия.
Только сейчас он понял, как дорога ему дуреха, втравившая всех в беду. Мара стала для него не просто пастушкой, которую можно уволить и заменить кем-то другим. Она… ох, побери Дика демоны – сестрой, что ли, она стала?
Капитан принял решение – безрассудное, несправедливое, единственно возможное. Он подошел к Маре, наклонился:
– Посмотри мне в глаза… Я тебе обещаю, что убивать эту мразь мы не будем. Слышишь? Потолкуем, но не убьем.
И стал свидетелем чуда: увидел, как в мертвые глаза возвращается жизнь. Робко, с недоверием…
– Лита, помоги ей встать и уведи отсюда. И… это… штраф на месячное жалованье. За посторонних на палубе во время вахты. Рейни, это и к тебе относится!
Слова про штраф заставили Мару поверить капитану. И только теперь хлынули слезы – спасительные, целительные.
– Вставай, вставай, – засуетилась Лита. – Филин, помоги ей подняться, ее ноги не держат. Пойдем, я тебя уложу, мяту с мелиссой заварю, попьешь горячего… как тебя трясет…
– И сама не возвращайся, – предупредил капитан. – Сейчас пойдут мужские разговоры… Филин, а ты куда? Ты здесь понадобишься… Боцман, на чем дорогой гость сюда прибыл?
– Лодка у кормы, у якорной цепи.
– Райсул, Рейни – поднять лодку на борт!
На миг в глазах пленника мелькнула надежда: леташей рядом стало меньше. Вдруг удастся их разбросать? Но эта мысль исчезла при одном взгляде на боцмана. У джермийца на лице было жадное ожидание: ну, только дернись, парень, только дай мне повод тобой заняться… А рядом слева застыл илв – когти выпустил, мышцы напряг, вот-вот бросится. Ну нет, Ференандо уже драли когтями, хватит с него позорища!
Вернулись Райсул и Рейни: