Крылья рока

Асприн Роберт Линн

Его всегдашняя желчность упростила задачу казаться жестоким, иногда, правда, не только казаться — бывало, он наслаждался жестокостью. И заслужил среди пасынков репутацию грубияна.

Это его устраивало.

Но некоторое время назад в казармах пасынков произошли перемены. Знакомые лица исчезли, их сменили новые, набранные в спешке. На заре этой перемены Харран неожиданно стал незаменимым: он (это первое) был знаком с привычками пасынков, а новички — нет, к тому же (второе) новобранцы были невероятно неуклюжи и с потрясающей регулярностью попадали в переделки. Харран с нетерпением ждал того дня, когда должны были вернуться настоящие пасынки и привести свой «дом» в порядок. Будет дьявольски забавно посмотреть

на это.

Но руку в тазу под столом не вернешь владельцу. Возможно, у рук нет глаз, но эта таращилась на цирюльника.

«Навоз», — сказал Лафен.

Это было одно из наименее обидных прозвищ, которыми обзывали НФОС — Народный Фронт Освобождения Санктуария.

Сначала о нем ходили лишь смутные слухи — таинственные упоминания об убийстве тут, ограблении там, направленных на то, чтобы скинуть захватчиков Санктуария, всех скопом. Затем фронт стал вести себя более активно, нападая на военных и духовенство, которых вожди фронта считали угнетателями. Постепенно псевдопасынки прониклись к НФОС жгучей ненавистью: не только потому, что тот поразительно успешно расправлялся с ними, но по вполне объяснимой (хотя и неупоминаемой) причине того, что большинство нынешних «пасынков» являлись уроженцами Санктуария и едва ли считали себя угнетателями. Более того, фронт сначала вызывал у них даже некоторое сочувствие.

До определенного времени. До тех пор, пока не начал подсыпать отраву им в чаны с вином, не разместил на близлежащих крышах снайперов и не начал науськивать мальчишек из трущоб бросать камни на головы мастеровых, невинно отдыхающих у стен в часы обеденного перерыва…

Харран сам всей душой поддерживал цели фронта, хотя тщательно скрывал это от остальных. «Черт побери ранканцев, — подумал он сейчас, — с их сопливыми новыми богами. Появляющимися и исчезающими храмами, молниями на улицах. А теперь еще эти чертовы рыбоглазые со своими змеями. С убогой обделавшейся богиней-матерью, являющейся в виде птиц и цветов.

О Сивени!..» На мгновение Харран стиснул кулаки и затрясся, закрыв глаза. Образ Самой наполнил его.., ясноглазая Сивени, вооруженная мечом, богиня-защитница, госпожа полуночной мудрости и смертоносной правды. Безумная дочь Ильса, которой Он никогда не мог сказать «нет»; сверкающая взором проказница, жестокая, прекрасная, мудрая — и потерянная. О моя госпожа, вернись! Возьми назад то, что принадлежит тебе…

Мгновение, и возвратилась прежняя безнадежность. Испустив вздох, Харран посмотрел на Тиру, чья морда неожиданно дернулась под его рукой, оборачиваясь к окну.

В окно влетел ворон. Цирюльник уставился на него, стиснув шерсть на загривке Тиры, чтобы помешать собаке прогнать птицу.

Ибо ворон — птица Сивени: Ее посланник, раньше серебристо-белый, но уличенный однажды госпожой во лжи и в минутном порыве ярости проклятый и выкрашенный в черный цвет. Черная птица скосила на Харрана ясный черный же глаз. Затем, глянув под стол, где в тазу лежала рука, ворон вдруг заговорил.

— Пора, — сказал он.

Тира зарычала.

— Нет, — прошептал Харран.

Ворон, обернувшись, хлопнул крыльями и улетел. Вырвавшись из рук Харрана, Тира в безумной радости выскочила через дверь во двор, лая вдогонку улетающей птице.

Харран был настолько потрясен, что едва мог думать. Он действительно говорил? Или мне это померещилось? Какое-то мгновение второе казалось более вероятным, и лекарь, прислонившись к столу, ощутил слабость и раздражение от собственной глупости. Один из старых ученых воронов из храма Сивени, каким-то чудом оставшийся в живых и влетевший в окно..

В это окно? Сейчас? Произнесший слово?

И эта рука…

Харрану почудился образ Ирика, старого верховного жреца с веселыми глазами. Светловолосого седеющего Ирика в белой тоге, стоящего вместе с Харраном и другими жрецами

вокруг мраморного стола в семинарии, отчеркнувшего тощим коричневым пальцем линию на зачитанной книге «Вот еще одно древнее колдовство, — произнес он. — Восстановление утраченного Его можно применить только к тем, с момента смерти которых прошло совсем немного — не более двадцати минут. Оно действует безотказно — но, как вы сами видите, довольно трудно держать под рукой материал». Среди учеников раздались приглушенные смешки — Ирик был неугомонным остряком. «Эти чары имеют и другое применение. Поскольку с их помощью можно вернуть все утраченное — включая время, что теряют мертвые, — воспользовавшись ими, можно успокоить неприкаянные души, хотя, как правило, сначала их нужно пробудить. А поскольку с помощью этих чар можно возвратить даже вечность, что теряют смертные, их можно использовать для наложения инициирующих заклятий мистагогов. Правда, возникают определенные сложности в поиске составных частей заклинания — в частности, мандрагоры. К тому же храбрецы, как, впрочем, и трусы, обычно неохотно расстаются с совершенно здоровой рукой. В настоящее время это заклятие имеет чисто техническое значение — средняя ее часть, о костях, сама по себе представляет небольшое пособие по таксидермии.

Если вы хотите научиться вызывать призраков, для вас больший интерес будет представлять следующее колдовство…»

Светлое воспоминание пошло тенями и грязью реальности.

Харран сидел и молча смотрел на глиняный таз и его содержимое.

Все получится. Нужны лишь ингредиенты. Какое-то время понадобится на то, чтобы отыскать корень мандрагоры, но это не слишком опасно. Потребуется также эта древняя книга. Харран был почти уверен, что знает, где она находится.

Поднявшись, он пошевелил кочергой в огне, затем, налив воды из треснувшего глиняного кувшина в чугунный котел, поставил его на огонь. И снова взял хирургический нож и таз с рукой.

Тира вернулась домой и, взглянув на Харрана большими черными женскими глазами, заметила, что он держит таз. Она тотчас же встала на задние лапы, приплясывая и переступая, чтобы сохранить равновесие, и задрала голову, разглядывая содержимое.

Харран не смог сдержать смех. Тира была бездомной собакой, он нашел ее на базаре, избитую и скулящую, два года назад… когда еще только приступал к новой работе и испытывал сострадание к брошенным и одиноким. Тира выросла и похорошела, превратилась в короткошерстную поджарую суку, коричневую и стройную, как газель Но она по-прежнему оставалась тощей, и это беспокоило Харрана. Война у Стены Чародеев и последующее нашествие бейсибцев подняли цену на говядину, как и на все прочее. Псевдопасынки проклинали подаваемую трижды в неделю кашу и набрасывались на мясо, когда оно появлялось, словно голодные звери, оставляя слишком скудные объедки, которых Тире явно не хватало. А выпускать ее с территории казарм Харран не осмеливался: меньше чем через час собака сама закончила бы свои дни в чьей-нибудь кастрюле Поэтому обычно Тира съедала половину обеда хозяина. Тот не возражал, он готов был платить и больше. В отличие от давно минувших дней, когда он был занят только тем, что передавал любовь Сивени ее почитателям и нуждался в немногом, сейчас Харрану нужна была вся любовь, какую он только мог получить…

Наблюдая за приплясываниями Тиры, Харран почувствовал неприятный запах — более сильный, чем тот, что можно было бы списать на то, что Шал обмочился на столе.

— Тира, — воскликнул он, делая вид, что сердится, — ты снова шлялась на кухонную помойку?

Собака прекратила танцевать.., очень-очень медленно села, виновато прижав уши. Но не перестала смотреть на таз.

Харран печально поглядел на нее.

— Ну да ладно, — сказал он. — Мне все равно нужны только кости. Но это в последний раз, слышишь?