Крылья Севастополя
Шрифт:
– Ну, пошли, орелики…
С этой минуты он становился «дядей Костей» и оставался им до той самой поры, когда после возвращения самолет, коснувшись воды, пробегал по бухте. Утихал мотор, и Яковлев, откинув фонарь кабины, неторопливо поднимался с сиденья, произнося неизменное:
– С прилетом, орелики…
– С благополучным возвращением, товарищ капитан, - отвечали мы.
Все полеты у нас действительно заканчивались без особых приключений. Только в первой декаде марта мы более тридцати раз ходили на ночные бомбоудары и ни разу не попались в лапы вражеских прожекторов,
А вот Астахову не повезло.
Как- то под вечер воздушная разведка донесла, что на [35] аэродроме Саки произвела посадку большая группа вражеских самолетов -несколько десятков бомбардировщиков. Было ясно - утром они обрушатся на Севастополь. Значит, необходимо предотвратить этот удар: за ночь вывести из строя как можно больше машин, привести в негодность взлетно-посадочную полосу. Всем экипажам было дано задание: бомбить Саки. Даже большие неповоротливые двухмоторные ГСТ{3} в эту ночь вылетали на бомбоудар.
Над бухтой вертелась настоящая «карусель»: одни самолеты взлетали, шли на задание, другие, отбомбившись, производили посадку. Посадочный прожектор вспыхивал непрерывно.
Было уже далеко за полночь, когда мы совершали свой третий вылет. Набрав нужную высоту, приближались к цели. Найти ее было несложно: между аэродромом и берегом моря виднелось озеро, служащее хорошим ориентиром, кроме того, на аэродроме все время взрывались бомбы, вспыхивали пожары, шарили по небу прожекторы, но, к счастью, схватить своими щупальцами самолет им не удавалось, зенитчики били, очевидно, по звуку моторов.
Прожектор - первый враг летчика. Стоит его лучу нащупать самолет, и он мгновенно ослепляет экипаж, кажется, что начинает опрокидываться небесный купол. В луче прожектора штурман не видит, что делается внизу и вокруг самолета, а пилот может даже потерять пространственную ориентировку и свалить машину в опасное положение. Не говорю уже о том, что освещенный самолет становится отличной мишенью для зенитчиков: они бьют прицельно, как днем.
Во избежание ослепления кабины пилота на наших самолетах оснащались черными задвижными шторками. Задернув их, можно было вести самолет по приборам, вслепую. Не знаю, кто как, а Константин Михайлович перед заходом на вражеский аэродром, где прожекторов всегда много, левую шторку задергивал обязательно.
Сделал он это и сейчас. Знакомое озерко медленно двигалось навстречу, левее курса самолета. Вот оно уже почти на траверзе. Я даю Яковлеву команду: «Разворот!» - и озерко, лучи прожекторов, Х-образная взлетно-посадочная полоса - все быстро поплыло вправо, навстречу нам. [36]
– Курс!
– И самолет, вздрогнув, словно замер на месте. Даю небольшой доворот вправо. Линия угломера пролегла прямо по светлой букве «х».
– Так держать!
Еще секунда - и бомбы полетели вниз, «дядя Костя» кидает самолет в крутой левый вираж. Все, можно возвращаться «домой».
И в это мгновенье мы увидели, как два луча прожекторов скрестились в одной точке, потом к ним присоединился третий. В ночном небе сверкнула серебристая обшивка фюзеляжа. Это был МБР-2.
Мы удалялись
Конечно, на спасение экипажа надежды было мало. Видимо, упал в море, разбился, решили мы и мысленно уже попрощались с парнями, попавшими в этот переплет.
С невеселыми думами вернулись на аэродром. Когда приводнились, на востоке уже занималась заря. Яковлев аккуратно подрулил к крестовине, я бросил тонкий фал, пришвартовался. Отбросив фонарь, Яковлев высунулся из кабины:
– С прилетом, орелики.
Из- за его спины высунулась симпатичная физиономия Котелевского, видно, не усидел в своей задней кабине, пробрался сюда, к нам.
И тут со стороны моря показался МБР-2, он шел низко, на бреющем. Не заходя на круг, дал красную ракету - сигнал бедствия. Тотчас вспыхнул луч прожектора. Самолет пошел на посадку, навстречу ему кинулся юркий буксировочный катер. Но летчик после посадки не выключил мотор, даже не сбросил обороты, а развернул машину и направил ее прямо к берегу, к бетонированной дорожке, [37] по которой самолет вытаскивают на берег. Даже одного взгляда было достаточно, чтобы убедиться, что машина не просто побита - истерзана: в плоскостях и фюзеляже зияли дыры, полосы разодранной перкали хлопали по бортам. Просто удивительно было, как она держится на воде. С каждой секундой самолет все заметнее оседал в воду, держась на поверхности, видимо, только благодаря поплавкам, укрепленным под плоскостями.
– Да-а, - протянул Константин Михайлович, - досталось хлопцам.
Самолет подрулил прямо к берегу и с шуршанием ткнулся носом в золотистую гальку неподалеку от нас. Мотор обрывисто захлебнулся и тотчас умолк. Открылся фонарь кабины, с сиденья тяжело поднялся летчик. Это был Астахов. Он глянул на одну плоскость, на другую и мрачно произнес:
– Гады, бьют железом по дереву. Разве ж выдержит?
И уже к водолазам, громче:
– Вытаскивайте скорее, а то в подлодку превратимся!
Рядом с ним, на пилотском сиденье, стояли штурман и стрелок, ниже опуститься они не могли - там была вода. Просто удивительно: самолет изрешечен, а они, все трое, целы и невредимы, без единой царапины! Да еще шутят.
В глубоком подвале равелина, где размещалась наша столовая, Астахов вместо ста «наркомовских» граммов опрокинул целый стакан водки, громко крякнул, сказал:
– За упокой моей славной «коломбины»!
– И принялся за завтрак.
В ответ ему кто-то возразил:
– Не торопись хоронить «яроплап».