Крылья
Шрифт:
Я собрала свой ужасный пазл и теперь, предчувствуя скорое помешательство, не могла оторвать от него глаз.
Едва я встала на ноги после нападения, отцу предложили работу в Германии. Эта новость стала для меня полной неожиданностью. Мой папа, который днями и ночами пропадал в своей лаборатории, в подземелье какого-то (научно-исследовательского института) дракона, и о котором, как мне казалось, кроме меня и Анны, никто не вспоминает, – вдруг позарез понадобился кому-то аж в Германии. Если точнее, в Центре молекулярной биологии Хайдельбергского университета. (Мне, как примерной дочери, пришлось выучить назубок место новой «работы».)
Оказалось,
И тут вдруг эти немцы, выманивающие папу из подземелья в свои светлые, уютные лаборатории. Конечно, он не мог отказаться, не мог устоять. А нам с Анной не оставалось ничего другого, как радоваться вместе с ним, засунув подальше вопросы «надолго ли?», «а как же мы?» и «что же дальше?».
На семейном совете, за тарелкой дымящегося жаркого и бутылкой шампанского, было решено, что Анна не поедет с отцом в Германию. Останется в Симферополе еще на год, пока я не окончу школу, а Феликс – колледж.
О том, чтобы оставить «ребятишек» без присмотра, и речи не шло. Во многом благодаря Феликсу. На Феликса со спокойной душой можно было наклеить ярлык «трудный ребенок». «Ребенку» шел двадцать третий год, но трудностей все не убавлялось…
Отец уехал в Германию сразу же после первого звонка, когда я, торжественно разодетая в белоснежную рубашку и черные брюки (все что угодно, только бы скрыть свежие шрамы на руках и ногах), начала свой последний учебный год. Даже Феликс заявился на торжественную линейку с тремя алыми розами наперевес. Меня бросало в дрожь от красных цветов после погрома; меня тошнило от самого Феликса, но я взяла букет с вежливой улыбкой, пока мои одноклассницы поедали Феликса глазами (почему девчонкам всегда нравятся отморозки?). Потом мы всей семьей отправились гулять в парк, ели мороженое и смеялись – пожалуй, это была последняя радужная страница в жизни нашей семьи. А потом все покатилось в пропасть.
Феликс и раньше без особого трепета относился к матери, но после отъезда моего отца словно с тормозов слетел. Я не раз видела его пьяным в компании друзей. До меня все чаще доходили слухи, что его компания развлекается не только алкоголем, но и наркотиками. Я отказывалась верить, пока однажды он не заявился в наш дом с эти самыми «друзьями».
Анна тогда уехала на какой-то «цветочный» симпозиум в Ялту, учиться собственноручно опылять орхидеи. Развлекаться, в общем. Я коротала вечер на нашем старом диване, в компании огромной чашки чая и сериала «Во все тяжкие». И тут в двери повернулся ключ, и она бесцеремонно распахнулась. Звук был такой, как будто ее открыли, пнув ногой. Я вздрогнула и пролила на себя чай.
– А вот и моя дорогая сестричка, – хохотнул Феликс, вваливаясь в гостиную. Он выглядел странно, не так как обычно: движения, выражение лица, речь – все какое-то резкое, судорожное. Но больше всего меня поразили глаза: они казались почти черными в полумраке и смотрели на меня так, как будто видели впервые. Этот взгляд был невыносим.
За Феликсом в дом просочилось еще полдюжины парней – шумные, горластые, бесцеремонные. Бритые затылки, бутылки пива в руках. Непрошеная свора гончих
Я выключила телек, отставила чашку и встала:
– Эй, потуши сигарету.
– А то что? – ухмыльнулся тот, обнажая ряд мелких, прямо-таки рыбьих зубов. У наглеца были желтовато-белые волосы, прыщавая бледная кожа и бесцветные глаза. То ли летнее солнце отказывалось прикасаться к нему, то ли он выползал из своей пещеры исключительно по ночам.
Я перевела глаза на Феликса. Тот стоял и улыбался, наслаждаясь моим замешательством.
– А то я звоню Анне и отцу, – рассердилась я (лисята тоже умеют кусаться!).
– Вано, гаси никотин, а не то канарейка выклюет тебе глазки, – буркнул Феликс, пытаясь скорчить серьезную мину, но было понятно, что он едва не лопается со смеху.
Тип погасил сигарету, но прежде, испытывая мои нервы и глядя на меня с пугающей насмешкой, выпустил в потолок синюю струю дыма.
Не нужно было быть профессором, чтобы по этим расширенным зрачкам и несвязной речи понять, что мне лучше убраться в свою комнату, запереть дверь на максимум оборотов и сидеть тихо. Шесть двадцатилетних лбов под кайфом – не лучшая компания для школьницы, экстремальный опыт которой заканчивался на нескольких выкуренных в школьном туалете сигаретах.
Я ничего не сказала Анне, о чем потом неоднократно жалела. Возможно, тогда было еще не поздно. Возможно, отец смог бы задействовать свои связи и не дать пасынку ступить на кривую дорожку. А дорожка и в самом деле оказалась очень кривой.
Феликс учился в автотранспортном колледже. «Учился» – это громко сказано, «числился» – в самый раз. Пока в результате не был отчислен за проваленную сессию.
Когда все вылилось наружу, Феликс перестал появляться дома. Анна звонила ему каждый день, ездила в общежитие, в котором он когда-то жил, но так ни разу и не застала его там. Знал бы этот отморозок, сколько слез она пролила.
А потом телефон Феликса начал постоянно пребывать вне зоны сети. Анна обратилась в милицию, начались поиски. Перетрясли всех его приятелей и знакомых. Отец неоднократно приезжал поддержать Анну. Он даже подумывал огорчить немцев и вернуться в Симферополь, но Анна была категорически против. Уехать в Германию она тоже отказывалась, до последнего надеясь на то, что Феликс однажды постучит в дверь.
Анна была полностью сломлена. У куска мяса, пропущенного через мясорубку, и то было больше душевной стойкости и веры в лучшее, чем было у нее. По вечерам после уроков я готовила Анне ужин, читала и укладывала спать, как маленького ребенка. Она буквально на глазах становилась тоньше и бескровней. Ее пожирала сильнейшая депрессия.
Каждый день я клялась себе, что, если когда-нибудь живой и невредимый Феликс предстанет передо мной – я живого места на нем не оставлю.
Год близился к концу. О Феликсе ничего не было известно вот уже несколько месяцев. Отец намекнул мне, что неплохо бы взяться за немецкий язык, а потом, чем черт не шутит, поступить в университет в Германии. Одним словом, озадачил.
Я еще не представляла толком, чем бы мне хотелось заниматься в жизни, не хотела изучать немецкий, не хотела уезжать из любимого города. Однако, как ни крути, чувствовала острую потребность уехать поближе к отцу, быть рядом и увезти к нему Анну. Этот вихрь противоречий сводил меня с ума…