Крылья
Шрифт:
Подбегают люди, что-то молотят по-итальянски, ни хрена не понимаю. “Чего? Да-да… Умерла. Морте. Вызывайте девять-один-один или кто тут у вас трупы убирает… Мэри, я здесь”!»
Припоминаю, что после случившегося чета Скоттов изменила планы и провела вечер в ближайшей траттории, где капитан снимал стресс шотландским виски и незаметно подливал вино жене.
Я сидел в кресле за столом, не в силах перестать вытаскивать из памяти Скотта все эти леденящие душу детали. Я узнал одежду,
Сломал, перемешал, рассыпал. Я.
В Швейцарию я вернулся, постарев на сто лет.
– Милый, все в порядке? Ты выглядишь неважно. Тебе надо лучше есть. Тело еще не вполне восстановилось после кровопотери. Как учеба? Мне звонили из университета, интересовались, где ты. Ты пропустил неделю учебы? Где был? – мама наряжает гостиную к празднику и параллельно ведет ненавязчивый допрос. Всюду коробки с елочными украшениями и рулоны упаковочной бумаги.
– В Праге.
Ее рука с елочной игрушкой замирает в воздухе. Она прекрасно знает, откуда та девушка, которой предназначалось кольцо от «Тиффани». И конечно же, сообразила, что я ездил в Чехию не пиво дегустировать.
Мама спускается с лесенки, приставленной к огромной елке, которую непонятно как втащили в эту гостиную, – и кладет руки мне на плечи:
– Мы уже говорили об этом много раз, и я знаю, что о мертвых либо хорошо, либо никак, но в том, что случилось, виноват не только ты. Она тоже. И все мы, если уж начистоту… Мы должны были предупредить тебя заранее, чем может закончиться любовная горячка. Подай мне вон ту коробку, дорогой…
Я передаю ей коробку с огромными стеклянными шарами.
– Есть еще что-то, что тебя беспокоит?
– Остаточные реакции. Я постоянно вижу мертвое тело, которое… однажды видел Скотт, – запинаясь произношу я.
– Ох, да, – кивает мама. – Он же был полицейским и все такое… Мне жаль, сынок. К сожалению, нет никого способа избавиться от остаточных реакций.
– Кого тут беспокоят остаточные реакции? – В гостиную въезжает бородатый дед на инвалидном кресле. Я все не могу привыкнуть к новой оболочке Альцедо: безногий старик шестидесяти лет, тело которого Неофрон притащил аж из Афганистана.
– Знаете, над чем сейчас колдуют в Департаменте разработок Уайдбека? Над препаратом, который сможет гасить остаточные реакции! Укололся – и прощай, призраки прошлого! – сияет мой младший брат.
Он третий год изучает химию в университете Женевы, а оставшееся время околачивается в исследовательских лабораториях Уайдбека. Фармацевтика – его любимая тема для разговоров.
– Да вы там просто маленькие Гарри Поттеры, я смотрю… Я первый в очередь на пробную партию.
– Не вопрос, – кивает Альцедо, срывая с елки имбирную печеньку, – правда, еще годика три
– Альцедо! Не ешь мое печенье! – ворчит мама.
– А то что, надаешь по рукам бедному инвалиду? – хихикает Альцедо.
– Еще как надаю.
Я обожаю эти милые семейные перепалки. Особенно накануне Рождества. Особенно когда ты почти разучился веселиться.
К вечеру почти вся семья была в сборе: наконец разделался с делами и приехал отец. Явился Кор, разряженный в белоснежную рубашку и галстук. Диомедея опаздывала, но клялась по телефону, что точно явится домой до полуночи.
В очередном прыжке Кору досталось тело престарелого боксера.
– Сидит, как влитой, – ржет Кор, крутясь перед нами, как школьница перед зеркалом. – Даже не знаю, хватит ли у меня когда-нибудь силенок расстаться с ним.
Гормонотерапия и восстановительное лечение способны привести в порядок практически любую оболочку. После нескольких месяцев, проведенных в реабилитационном центре, Кор выглядит от силы лет на тридцать пять, хотя телу около пятидесяти. Его лицо тоже больше не принадлежит боксеру: на нем ни единого шрама. С тела удалили все отметины, которые могли бы повесить на нового хозяина проблемы прежнего владельца: шрамы, родинки, татуировки. Необычно и даже немного пугающе – видеть лицо без единого изъяна. Впрочем я уже привык, потому что в зеркале вижу такое же.
– Отличное тело, милый, – кивает мама. – Ну хоть кто-то в этой семье нормальное ест. Садитесь за стол.
– Как твоя новая оболочка, Крис? – подхватывает тему Кор. – По расплющенной узкоглазенькой не сильно скучаешь?
За столом воцаряется глубокая тишина. Родители переглядываются. Я откладываю вилку.
– Что ты сказал? – багровею я.
– А что я сказал? – щурится Кор. – Вообще-то я имел в виду твою предыдущую японскую задницу, которую размазало по склону горы. А ты что подумал?
– Парни, давайте сменим тему, – командует отец. – Где Пенгфей? Почему этот трудяга еще не за столом? Святые угодники, какой гусь, я срочно должен узнать, как он его приготовил…
– О да, гусь! – закатывает глаза мама. – Пенгфей пек его добрых четыре часа, и я чуть не умерла от этого аромата.
Они пытаются разрядить обстановку веселой болтовней, но я почти ничего не слышу. Я не свожу взгляда с Кора: я точно знаю, что он имел в виду. История с Катриной наверняка долетела и до его ушей.
– Мне нужно поговорить с тобой, – говорю я брату.
– После гуся! – грохочет басом отец.
– Мы закончим быстрее, чем вы разделаете его на куски, – успокаиваю их я, и мы с Кором выходим в холодный, заснеженный сад.
– Не кипятись, fra, сказал что сказал, – пожимает плечами Кор. – Конечно, я слышал про эту твою лабораторную мышку с Инсаньей на всю голову. В том, что она решила погулять по подоконнику, нет никакой твоей вины.
– Ее звали Кат-ри-на, – отвечаю я. – И знаешь что? Засунь себе в задницу свои формулировки.