Крыша мира
Шрифт:
Дверь хлопнула. Нагнувшись, я увидел приближавшиеся ноги в высоких сапогах. И затем — голос Петруши:
— Раз!
Он сделал шаг вдоль стола, лихо сомкнув каблуки.
— Два!
Еще шаг.
— Три!
Мы сидели не шевелясь. Ноги обошли стол. До нас долетало:
— Десять… Одиннадцать…
И довольное покряхтывание…
— Последняя!
Без всякой вежливости, боднув соседа головой, Левченко устремился из-под скатерти. Я за ним. У пустого стола сидел, несколько разрумянившись, Петруша и с аппетитом закусывал. Все шестнадцать рюмок были пусты.
Левченко быстро сел на ближайший стул.
— Скорее, занимайте место.
Я поторопился сесть. Вовремя! Потому что со всех сторон, спеша и толкаясь, поднимались из-под стола фигуры. Кто запоздает — останется без места.
Без места остался Фетисов, намеренно задержавшийся под столом. При общем смехе его отправили в соседнюю комнату — тигром. Онипчук с солдатом, отложив винтовки, внесли, одну за другой, три четвертных. Поставили у окна.
— Заряжай.
Старательно поддерживая бутыль, солдаты вновь наполнили рюмки.
И едва налили — Фетисов не совсем уверенным голосом крикнул:
— Т и г р и д е т!
И все снова поскидывались со стульев. Надо отдать справедливость Петруше: несмотря на шестнадцать рюмок, он соскочил на пол с чрезвычайной, совершенно балетной легкостью.
На Фетисова надежды у нас были плохи: управится ли он с шестнадцатью рюмками? Он и сам в себе, видимо, не был уверен. По крайней мере, его ноги в обтянутых брючках со штрипками подрыгивали, когда он подходил к столу.
— Раз!
Ноги стали отмеривать рюмки вокруг стола.
— Четыре… пять… шесть…
После восьмой — быстрота хода заметно изменилась. После двенадцатой — «тигр» потоптался на месте и внезапно спросил ставшим тоненьким голосом:
— А закусывать можно? — на что капитан ответил басом из-под стола под хохот Петруши:
— Ничего подобного! Только после шестнадцатой.
— Последняя!
Мы ринулись. Басов выскочил из-под стола в одном сапоге: Петруша держал его за ногу, дабы подвести под тигра. В завязавшейся борьбе поручик оказался в ремизе: возясь с Басовым, он потерял время и вылез последним — без места.
— Успокоишься преждевременно, Мелхиседек, — просипел щетинистый капитан.
— Почему Мел-хис-ти-сек? — старательно выговаривая слоги, спрашивал Фетисов. Он, видимо, осоловел, но бодрился.
— Потому что ругается — длиннее не придумаешь. Ну и мастер! Как начнет — прямо на три версты расстояния. Артиллерию перестреляет. — И, в пример, поручик начал развертывать перед нами такое сложнейшее и действительно бесконечное ругательство, что окончить, пока наливали рюмки, ему не удалось.
Мелхиседек рявкнул из соседней комнаты не своим голосом:
— Т и г р и д е т!
И мы, уже окончательно войдя в игру, нырнули под стол, сталкиваясь плечами и головами…
Время шло. Тигры менялись. Иные прошли уже по три круга, другие по два. На спусках и подъемах все чаще случались столкновения и даже прямые катастрофы. Под столом было удушливо жарко от разомлевших тел и спиртного дыхания шестнадцати расслабленных ртов. Ноги сменявшихся тигров все медленнее и неувереннее огибали стол, иногда подозрительно долго застаиваясь на месте.
— Эй ты, — кричал тогда из-под стола батальонный, — поджиливаешь, закусываешь!
На что обвиняемый, лягнув ногою под стол, хрипел:
— Докажи. Где ве-вещественные доказательства?
В одном из туров я оказался рядом с Жоржем. За ним числилось уже тридцать две рюмки: для непьющего — порция. Глаза помутнели; он беспрестанно тер рукою лоб.
— Ну как, Жоржик, дела обстоят с культурой? Твердо намеченный в бесконечность путь? — Я показал под стол рукою.
Жорж посмотрел на меня слишком пристально, припоминая. И вдруг закивал головою:
— Да-да, ты прав! Позор! — и, встав, сделал попытку завернуться в скатерть.
Я схватил его за руки. Он отбивался:
— Некультурно быть голым: я — голый! З-заверни меня, пожалуйста, скорей!
Не знаю, удалось бы мне доказать ему, что он ни в малой мере не голый, но из соседней комнаты грянуло:
— Т и г р и д е т!
Мы опустились под стол и… там и остались.
Не одни. К этому моменту под столом покоилось уже не менее шести мертвых тел, оказавшихся неспособными по магическому слову «последняя» вылезти из-под скатерти. Некоторые спали, другие — пробовали еще подняться. Жорж, попав на кучу тел, расстегнул, внезапно разумным жестом, воротник, положил голову на чей-то живот и сейчас же заснул. Я собирался было выбраться по сигналу, но ближайший ко мне, толстый, «тяжелого веса», офицер стиснул меня крепкими, как медвежьи лапы, руками:
— Не пущу. Сиди со мной. Мне страшно.
Я попытался высвободиться. Но он держал как клещами.
— Не пущу!
— Бросьте эти глупости! Сейчас же!
— Ударь меня по морде, — примирительно сказал он, наклоняя голову, — тогда пущу.
— Зачем я вас буду бить? — окончательно рассердился я.
— Не можешь бить, тогда сиди и не рыпайся, — резонно умозаключил толстяк, снова смыкая разжатые было руки. — Только смирно сиди! Тебе — вредно волноваться… — И, икнув, прибавил: — Мне — тоже.
— Га-га! — злорадствовал наверху у стола батальонный. — Онипчук! Снять еще две рюмки, два стула отставить. Всего половина осталась.
После каждого успокоившегося под столом убиралась одна рюмка и один стул.
По следующему туру — из строя выбыли трое; через тур — еще четверо. На ногах оставались только Мелхиседек и батальонный.
Мелхиседек ушел из комнаты тигром. Батальонный приподнял скатерть, выбирая место:
— Ну и кладбище!
Теперь, когда играющих осталось всего двое, стул был один; смена «тигров» казалась, таким образом, обеспеченной: батальонный, Мелхиседек, опять батальонный…