Крысиная тропа
Шрифт:
Мякишев протянул Серову руку, и Сергею пришлось встать из-за стола. Трофимыч опустил глаза вниз и удивленно воскликнул:
— Почему босиком?
— Евлоева в бомбоубежище брал, а там кругом вода. Промок.
— Ну, ничего, ничего! — начальник ободряюще похлопал Сергея по плечу. — Высохнешь. Главное, цел и сделал дело. Ты даже не представляешь, какое ты великое дело сделал! Эх, жаль, что не живьем! Ну, ничего!
«Если не представляю, то догадываюсь, — подумал Серов. — А вот жалости, что Папуа прошили очередью, в твоем голосе что-то совсем не слышно. Плевать тебе на него,
— Евлоев серьезная фигура, — вслух сказал он. — Надо его к нам, на Петровку.
— У нас в изоляторе ни одного свободного места, — быстро ответил Мякишев. — Я уже проверял и говорил об этом. Пусть побудет пару суток в городском изоляторе, а потом переведем. Мне твердо обещали.
Серов насупился:
— Нельзя! С ним сейчас надо работать и работать!
— Ничем не могу помочь! — Трофимыч развел руками и примирительно улыбнулся, показав прокуренные до желтизны зубы. — Я и так сделал все, что мог. Обещаю: через двое суток он будет сидеть у нас. А ты готовься перешивать погоны и менять удостоверение. Подполковник милиции! Звучит.
Он развернулся на каблуках и вышел. Сергей хотел побежать за ним, но вспомнил, что босой, и лишь досадливо выругался, в сердцах пожелав начальству того, чего обычно не желал никому…
Шамрай едва дождался вечера — в последнее время он не встречался с колченогим, и Владиславу Борисовичу не терпелось узнать последние новости. Где пропадал хромой, неизвестно, да и стоило ли интересоваться этим? В конце концов он человек немолодой и вполне мог приболеть. И вот сегодня, ровно в полдень, по телефону дали условный сигнал, что встреча состоится. Правда, со стороны это выглядело вполне невинно — человек ошибся номером, не более того.
Пораньше закончив дела, Шамрай приехал домой, наскоро поужинал, переоделся, взял эрдельтерьера и вывел его на прогулку в знакомую аллею.
К глубокому разочарованию, колченогого еще не было: он явно не спешил. Пришлось ходить взад-вперед и томиться ожиданием. Но вот показалась знакомая фигура с тростью. Спустив спаниеля с поводка, калека подошел к Владиславу Борисовичу и суховато поздоровался.
— Давненько мы что-то с вами не встречались, — улыбнулся Шамрай. — А у меня, кстати, припасена для вас хорошая новость.
— Вот как? В последнее время я стал как англичанин: самой лучшей новостью считаю отсутствие каких бы то ни было новостей. Без них, знаете ли, жизнь течет размеренней и спокойней. Меньше стрессов.
— Ну, к хорошим новостям это не относится, — убежденно заявил Владислав Борисович. — У меня появился новый солидный клиент от самого Дубайса. Намечается серьезное дело. Перспективное.
— Вот как? — повторил колченогий и подумал: в этой стране никогда не будет должного порядка. Никогда!
Откуда бы ему взяться и установиться, если Россией уже Бог знает сколько времени правят разные инородцы? Какая там, к чертям собачьим, дружба народов! Все это чушь и затхлые пропагандистские трюки: когда здесь любили евреев или кавказцев, азиатов или негров? И те отвечали взаимной ненавистью! Чего хорошего ждать, коли засели наверху разные дубайсы и шамрай, всякие верховские и понизовские с двойными гражданствами, израильскими паспортами и многомиллионными валютными счетами в зарубежных банках? Неужто они станут думать о благосостоянии Державы? Плевать им на нее и на русский народ, плевать!
А сам он что? Да ничего — искра, взлетевшая к темному небу от полыхающего нестерпимым жаром костра Истории. По ее гигантским меркам жизнь индивида настолько скоротечна и мимолетна… Так стоит ли плыть наперекор течению, тратя последние силы? С возрастом уходят многие желания и задор молодости, зато приходит мудрость и прозорливость. Неизбежно задаешься вопросом: неужели ты еще не наигрался в принципиальность и политику, не перегорел в горниле гордыни и тщеславия? Не лучше ли иметь ощутимый достаток и солидный счет в Англии или Германии, чем жить окруженным эфемерной славой борца за справедливость и быстренько сыграть от этого в ящик, как уже сыграли многие другие — и диссиденты, и правоверные большевики, и верующие церковники, и принципиальные атеисты?
А вот Владику настроение придется подпортить. Ничего не поделаешь, жизнь сурова.
— Что же, займемся вашим клиентом, — переложив трость в другую руку, калека дружески взял Шамрая под локоть. — Рекомендации рыжего Дубайса пока имеют значительный вес.
— Я тоже так думаю, — усмехнулся Владислав Борисович. — Надо воспользоваться его очередным взлетом: кто знает, сколько он удержится в седле?
— Власть норовистая штука, — согласился колченогий и, помолчав, добавил: — Мне не хотелось вас расстраивать, но придется.
— Что такое?
— Ваш знакомый не добрался до места.
— Коля Рыжов? — сразу догадался Шамрай. — Что произошло?
— Трагическая случайность, — хромой отвел глаза, — он утонул.
— Утонул? Или его утопили?
— Перестаньте, — поморщился калека, выпустил локоть Шамрая и тяжело зашаркал рядом. — Разве можно предугадать подобное? И вообще смерть — всегда естественный и закономерный результат жизнедеятельности.
— Философствуете? — Владислав Борисович презрительно скривил губы. — Тогда получается, что жизнь — это счастливое стечение обстоятельств? И Николаю просто, как говорится, не выпала фишка?! А не выпала потому, что он не пожелал соблюдать мещанский принцип «делай, как все», поскольку в нашей стране постоянно приучали граждан не выделяться и равняться на большинство, которое не может ошибаться. Он не захотел тут гнить и ринулся к свободе! И естественно и закономерно поплатился жизнью и деньгами? Так?!
Колченогий бросил на него быстрый взгляд и язвительно заметил:
— Не стоит заниматься откровенной демагогией, превращая вора и мошенника в поборника свобод! Я полагаю, что между нами давно установились вполне доверительные отношения, а посему мы можем называть вещи своими именами: ваш приятель Рыжов — тривиальный преступник, укравший деньги и решивший убежать с ними подальше от российского правосудия. Разве не так?
— Здесь не меньше осталось воров, которые, кстати, украли куда больше Кольки, но их никто не судит! — запальчиво возразил Шамрай. — И кто же тогда мы с вами, уважаемый, если имеем дело с преступниками?