Крысобой. Мемуары срочной службы
Шрифт:
Спустились, я ткнул направо:
— Что там?
У него подрагивали губы: коридор. Я понимаю, что не женская баня. Продольный? вилкой? глухой на один подъезд? Он трясся: ни разу не был. Да, как заселились — ни разу. Благодарю. А если нора жилая? Двенадцатиметровая с тремя гнездами и двумя родильными камерами? Тогда тварь выскочит прямо на ноги. Отвлекает меня. Где?
Я нашел ощупью банку из-под тушенки, вдавил ее пяткой в дыру под нижней ступенью. Все. Высунул морду из-за угла: коридор. На весь дом. Лампочки пятнами. Не люблю я такие коридоры, ты всем на виду. Трубы высоко на костылях. Слева и справа, что тоже гадко. Явно ничего не свешивается, не бегает. Слева. Справа пока
— Иван Трофимович, мы хозяева. Покажу, как они гуляют. Потом топнем, и нету их. Для наглядности. Для закрепления.
Как-то он вяло. Хоть повторяй. Я выступил в коридор и сразу к стене: правые трубы внешне чистенькие. Прямо, в десяти метрах, в стене широкий проем, метра на три, в нем свет. Неужели за ним площадка — они гуляют там?
Я глаз не спускал с ближнего к нам угла, где обрывались стена и свет, зверь выйдет оттуда. Мелькнет и уже в темени, гладя вибриссами стену, упрется в мой носок. Я, гладя спиной стену, двинулся к проему, поманив Ивана Трофимовича. Крысу увидел поздно. За всем не уследишь. Волоклась примерно посередке коридора — навстречу. Надземная текучая шерсть. Что бы ей не завернуть в проем? На хрен мы ей сдались? Сжал Трофимычу плечо: он пока не видит. Что? Замялась. И стала боком. У стенки. Черт! Не может она стоять боком к голой стене! Кому она проявляет недовольство боковой позой? И там кто-то сидит? Темно, не вижу.
Трофимыч весь передернулся, я, нехорошо растерявшись, озирался в последовательности: трубы — проем — коридор. Вот что: по коридору текли еще твари, взрослая и два щуплых крысенка, зачесалась башка — так и вся стая посыплется? Потрогал кнопку фонаря. Семенят точно нам в ноги, разбегаясь и собираясь. Неужто в ту нору?
Все, замедлились у проема, кучкуются, смотрят туда — ну, туда! — насторожены, твари.
Все, серой лентой в проем соскользнули старшие — три, откуда три? Крысята помелись следом. Странно, все перешли на рикошетирующий прыжок. Я отчетливо услышал глухое «тах! тах!». Сыпучий материал, вроде гравия. Куда они спрыгивали?
Разом разгулялись, заносились живей, шорохи сыпались по стенам, мнилось — рядом! Я позорно пошаркивал тапками подальше от греха, горбясь в предчувствии когтистого перестука по трубам над головой и крошек, летящих на шею, злясь, поскольку главное правило — работай, когда спят. На их территории, но без них. Зеленоватые глаза не должны видеть истребляющего агента, а ему не годится мудрить, куда поставить ногу.
Выждали и прокрались к проему в стене. Зажег фонарь и мазал светом вдоль коридора, чтобы никто не шел, наш черед.
Угол. Я, показав не вонять, усадил Трофимыча, как пса, впереди, придерживая за ворот. Нависнув над ним, еле высунулся за угол… Яма, железная лестница. Тюки, щебенка, крысы, не убежали — здесь! Я пихнул Трофимыча: зри!
Нам открывалась площадь в шесть квадратов, ниже коридора на сажень, стенные плиты в множественных трещинах — слеплены из материалов с разным коэффициентом расширения. Утеплитель в тюках разодран, щебенка — они прыгали на щебенку, банки-склянки, пол бетонирован, гнезда поверхностные? — да зачем мне…
Я отвернулся в коридор. Иван Трофимович уставился на гулянку, как в адскую печь, лицо передергивалось багровыми отсветами.
Я томился. У меня такой зоопарк каждый вторник — в санэпидстанции на полигоне отрабатываем яды и приманки.
Мы глядели из черного коридора. Крыс слепила лампа, освещавшая яму. Гуляли, многовато для обычной семьи, для последнего летнего дня, когда парцеллы [11]
11
Парцелл — внутрипопуляционная ячейка, состоящая из встречающихся друг с другом особей, связи между которыми поддерживаются социальным поведением.
12
Субдоминант — крупный, сильный самец, сходный поведением с высокоранговыми особями. Скованность в движениях проявляет только при встрече с доминирующим.
Самка, вижу, одна поспокойней — ее вычесывает рослый сын или любовник, подрагивая мордой, хрипя, поднялся на задние лапы, чтоб достать до хребта.
Что-то напряжены — а с чего? Один шелохнулся, все хвосты вытянули! уши вперед! Сосед пересел — боком к нему! зубы наружу! Злобны. Многовато их? Участки, меченные самцами, пересекаются — и злобятся? Может. Что другое? Голод? Так скучены, что нечего жрать? Для домашнего подвала не характерно. Для Светлояра сойдет. Что меня раздражает… Не вижу доминирующего самца. На ком замкнута гулянка? Вон на борове, что нежит самку под трубой? Здоровый. Самка не огрызается. Но стали бы те трое при доминирующем свободно жрать? Самку бросил — побежал… Вообще-то на встречных рыкает. Сел, чистится. Крысенок рядом — хоть бы хны. Можно обосновать деспотическое доминирование? Не особо. Вот самого подавленного я обнаружил сразу.
Подавленный торчал меж тюков утеплителя, редко подымая морду на троицу, раздиравшую добычу. Его легко засечь — редкий окрас: рыжий «капюшон» на опущенной морде. Подглядывал, но не высовывался. Троица дожрала и разбрелась на все четыре, оставив «на столе» неясные лоскуты. И ведь — торопливо разошлись! Все напряжены.
Крысята сбились дружней под лампой, затеяли играть — пятеро пронеслись, столпились: лазили друг у дружки под брюхами, толкались, повалились в кучу малу — я успокаивался, кусают за хвосты, прыгают на спины… Вдруг разлетелись и присели по углам. Не играется… Нас чуют? Трофимычу хватит.
Подавленный все же выцарапался из своей щелки, шатался, как бухой. Будто болит левая задняя. Если она есть. Шерсть паршиво клочковатая, обнажает плешивые пятна. Все-таки двинулся, дурак, зад подтаскивает — ползком. Целится вниз.
Среди семьи подчиненный пробирался, как меж враждебных людей смертельным белым днем, переполз, затаился, осмотрелся, переполз, затаился, осмотрелся — куда? Куда несет калеку? Не хочется думать, пока он далеко от «стола»… Да неужели к столу?! Меня все бесило: вот так, в присутствии доминирующего, подчиненный не мог пробираться к остаткам жратвы. Нет доминирующего? Или не выделяется он из-за общей озлобленности?
Боров, ублаживший самку, снялся с места, перелез через запищавшего собрата и сунулся с размаху в нору, вертанулся в ней, помогая себе передними лапами, — хвост мелькал мельницей! Покрутился, отскочил. Побегал возбужденно меж затаившихся тварей и сунулся в нору заново — завертелся! Трофимыч вскинул на меня меловое лицо. Пляшет боров, как доминирующий. Он?
Семья цепенела. Подавленный, вжимаясь в пол, дополз до брошенного «стола», залег и водил вибриссами по кирпичам, и хватит, я приказал: