Крысолов
Шрифт:
Шейла потянула его за рукав.
— Я хочу ужинать, — сказала она. — Можно мне сейчас поужинать? Пожалуйста, мистер Хоуард, можно мне сейчас ужинать?
— Сию минуту, — рассеянно отозвался Хоуард. — Сию минуту все мы будем ужинать.
А ведь это отличная мысль. Шейла проголодалась, значит, голоден и Ронни, разве что немцы угощали его конфетами. Придется рискнуть. Тут есть питательный пункт, о котором упомянул немец, когда они входили в город; в сотне с лишком шагов дальше на площади Хоуард приметил походные кухни.
Он показал на них Розе.
— Видишь дым?
— Oui, monsieur. — Она подтвердила, что очень хочет есть.
— Нам всем дадут отличный горячий ужин, горячий суп с хлебом, — сказал он, стараясь вызвать в воображении картинку пособлазнительней. — Поди скажи об этом Ронни и приведи его. Я пойду с маленькими.
Он отослал ее и последил, как она бежит через толпу, босые ноги так и мелькали. Потом торопливо пошел с остальными детьми прочь, чтобы Ронни не мог их окликнуть. Успел заметить, как девочка подошла к танку и настойчиво заговорила с немцами, потом потерял ее из виду.
Помогая Пьеру толкать коляску в сторону походных кухонь, старик про себя помолился — только бы Роза успешно выполнила неожиданное поручение. А от него уже ничего не зависит. Их судьба теперь в руках двух детей и в руках божьих.
Подошли к дощатому столу, окруженному скамьями. Хоуард поставил коляску, усадил Пьера, Шейлу и безымянного маленького голландца за стол. Тут раздавали суп в грубых мисках и по куску хлеба; он получил на всех четыре миски и отнес к детям на стол.
Потом обернулся — рядом стояли Роза и Ронни. Мальчик раскраснелся, вне себя от восторга.
— Меня взяли в танк, — сказал он по-английски.
— Рассказывай по-французски, пускай и Пьеру будет понятно, — мягко сказал по-французски Хоуард.
Пока, наверно, никто ничего не заметил. Но этот город бесконечно опасен: в любую секунду дети могут перейти на английский, и тогда все пропало.
Ронни сказал по-французски:
— Там большущая пушка, мсье, и две маленьких, и управляешь двумя рукоятками, и машина делает семьдесят километров в час.
— Садись и поужинай, — сказал Хоуард.
Он дал Рональду суп и кусок хлеба.
— Ты покатался, Ронни? — с завистью спросила Шейла.
Искатель приключений чуть замялся.
— Нет еще, — сказал он. — Но они обещали меня покатать завтра или еще когда-нибудь. Они очень странно говорят. Я плохо понимал. Можно, я завтра пойду покатаюсь, мсье? Они меня звали.
— Там видно будет, — сказал старик. — Может быть, завтра мы уже отсюда уйдем.
— А почему они странно говорят, Ронни? — спросила Шейла.
Роза вдруг сказала:
— Это подлые немцы, они пришли убивать людей.
Старик громко закашлялся.
— Сидите все-смирно и ешьте, — сказал он. — Поговорили достаточно.
Больше чем достаточно, подумалось ему: если немец, раздающий суп, слышал, быть беде.
Нет, в Анжервиле им не место, любой ценой надо увести отсюда детей. Через час ли, через два разоблачения не миновать. Он немного подумал: до темноты еще несколько часов. Конечно, дети устали, и все же лучше поскорей выбраться из города.
Следующий город в намеченном им списке — Шартр, там он рассчитывал сесть в поезд до Сен-Мало. Сегодня вечером до Шартра не дойти, это около тридцати миль к западу. Теперь почти уже нет надежды ускользнуть с территории, занятой немцами, но и выбора нет, он пойдет в Шартр. Ему и в голову не приходило свернуть с этого пути.
Дети ели очень медленно. Двое младших, Пьер и Шейла, потратили на ужин почти час. Хоуард ждал с истинно стариковским терпением. Бесполезно их торопить. Но вот они кончили, он вытер им рты, вежливо поблагодарил немца-повара, взял коляску и вывел детей на дорогу к Шартру.
Дети еле плелись, волоча ноги. Девятый час, обычно в это время они уже давно в постели, да притом они очень наелись. И солнце, хоть и склонялось к горизонту, было еще жаркое, — ясно, что пройти много они не в силах. Но все же Хоуард вел их, стремясь уйти как можно дальше от Анжервиля.
Мысли его занимал маленький голландец. Хоуард не оставил его у монахинь, как собирался раньше; в Анжервиле ему было не до поисков монастыря. Не оставил он там и Пьера, хоть и обещал себе избавиться от этой заботы. Пьер не в тягость, но этот новый подопечный — нешуточная ответственность. Он не говорит ни слова на тех языках, на которых говорят сам Хоуард и другие дети. Неизвестно даже, как его зовут. Может быть, есть какая-то метка на его одежде.
И тут старик с отчаянием сообразил, что одежда пропала. Она осталась у немцев, когда мальчика мыли и избавляли от паразитов; все это тряпье наверняка уже сожгли. Быть может, установить личность мальчика не удастся до конца войны, лишь тогда можно будет навести справки. А быть может, не удастся никогда.
Хоуард совсем расстроился. Одно дело передать монахиням ребенка, когда знаешь, кто он, и родные могут его разыскать. И совсем другое — когда о нем ровно ничего не известно. На ходу старик и так и эдак обдумывал новую заботу. Единственное звено, связующее мальчика с прошлым, — что он был кем-то брошен в Питивье и найден там в июне, такого-то числа, и засвидетельствовать это может только он, Хоуард. С этим свидетельством, быть может, когда-нибудь и удастся найти родителей мальчугана или его близких. Если же теперь оставить мальчика в монастыре, свидетельство это скорей всего затеряется.
Они брели по пыльной дороге.
— У меня ноги болят, — захныкала Шейла.
Она явно выбилась из сил. Старик поднял ее, усадил в коляску, посадил туда же и Пьера. Пьеру он дал шоколад, обещанный с утра, остальные дети тоже получили по кусочку. Ненадолго они оживились, повеселели, и Хоуард устало покатил коляску дальше. Теперь главное — поскорее найти ночлег.
Он остановился у первой же фермы, оставил коляску и детей на дороге и пошел во двор узнать, дадут ли им тут постель. Его поразила неестественная тишина. Даже собака не залаяла. Он крикнул и постоял, выжидая, освещенный последними лучами солнца, но никто не отозвался. Хоуард толкнул дверь — заперто. Вошел в хлев, но скотины там не оказалось. В навозе копались две курицы, а больше — ни признака жизни.