Крысы

Делибес Мигель

Когда Нини и дядюшка Крысолов вернулись с кладбища, дедушки Абундио и след простыл — никто не знал, куда он ушел со своими ножами и секаторами обрезчика.

4

Дядюшка Крысолов стал на колени, приложился ухом к земле и долго вслушивался в звуки ее недр. Наконец поднялся, указал железным прутом на нору у самой речки и сказал:

— Она там.

Собака завиляла обрубком и принялась жадно обнюхивать устье норы. Но вот она припала к земле, повернув набок небольшую голову, и замерла, прислушиваясь.

— Эй, бью! —

сказал Крысолов и с размаху воткнул железный прут в одном метре от воды.

Крыса стремительно проскочила у самой морды собаки и, громко зашуршав листвой, юркнула в заросли сухой осоки.

Нини крикнул:

— Возьми!

Фа стрелой бросилась за крысой. Мужчина и мальчик побежали по берегу, науськивая собаку. Началась погоня — оба бежали посреди засохшей осоки и вьюнков. Собака в азарте ломала хрупкие стебли шпажника, коробочки с семенами падали в воду, и течение тихо колыхало их.

Вдруг собака остановилась. Дядюшка Крысолов и Нини точно знали, где она находится, — в том месте заканчивался проложенный ею в зарослях проход, и стройные стебли шпажника стояли ровно.

— Давай ее сюда, Фа, — сказал Нини.

Стебли шпажника на секунду зашевелились, послышался глухой шум борьбы, потом короткое рычанье, и дядюшка Крысолов сказал:

— Взяла.

Собака воротилась, неся в зубах нутрию и радостно виляя обрубком хвоста. Дядюшка Крысолов вынул крысу у нее из пасти.

— Хорош самец, — сказал он.

Вздернув верхнюю губу, крыса скалила зубы в тщетной угрозе.

Со святого Захарии мужчина и мальчик каждое утро спускались к речке. Так было всегда, с тех пор как Нини начал что-то понимать. Надо было воспользоваться осенней порою и зимой. В эти месяцы заросли у речки теряли листья, от ивняка и кресса, мяты и вьюнка оставались сухие стебли, меж которыми собаке легко было идти по следу. Только осока со своими горделивыми султанами да шпажник с твердыми коробочками придавали прибрежной полосе черты прочности и постоянства. У камышей, негусто окаймлявших берега, желтели верхушки — чудилось в них что-то больное, обреченное на гибель. И все же год за годом с приходом весны берега вновь зеленели, опять тянулись вверх камыши, одевалась в ланцетовидные листы осока, и лопались коробочки шпажника, усеивая поля белыми пушинками летучих семян. Назойливый запах дикой мяты и густые соцветия кресса, покрывавшего все тропы, не давали собаке выслеживать и ловить крыс. Наступал запрет охоты, и дядюшка Крысолов, щадя крыс в пору течки, зарывался в своей землянке до следующей осени.

Дядюшке Крысолову ни к чему было истреблять крыс. Когда собака находила нору и он замечал у входа в нее несколько сухих травинок, он отзывал собаку.

— Она гнездо ладит, пошли.

Собака покорно уходила. Между нею, Нини и дядюшкой Крысоловом было молчаливое взаимопонимание. Все трое знали, что, если уничтожить выводки, останешься без хлеба. Крысы давали потомство каждые шесть недель, по пять-шесть детенышей зараз. В общем, один помет мог принести самое малое сорок реалов, а это не пустяк. Так же равнодушно вела себя Фа, если устье норы было под водой, — тут, знала она, ее участие не нужно. В таких случаях дядюшке Крысолову надо было управляться самому. Погрузив

правую руку в ил, он прикрывал устье ладонью; затем левой рукой вбивал прут, и громкое хлюпанье извещало его, что крыса есть и что она убегает. Вскоре к его ладони прикасалось что-то склизкое, щекотное; тогда он вмиг сжимал могучие свои пальцы и, схватив крысу за мордочку, торжествующе поднимал над водой. Один раз дернуть за хвост — и хребет у крысы сломан.

На святого Савву дядюшку Крысолова укусила крыса. К тому времени прошло в деревне уже с месяц, как управились с севом. Сеньор Руфо, Столетний, любил говорить: «После Всех Святых пшеницу посей, соберешь репей», и крестьяне с суеверной опаской старались не нарушить срок. Вот и в этом году, будто все выполняли чей-то приказ, на каждом участке красовался прибитый к шесту, головой вниз, труп грача. Стаи грачей, сбитых с толку, дня два полетали вокруг да около, да и пустились в северную сторону. Вирхилин Моранте, муж сеньоры Кло, смеялся в кабачке:

— Вот уж спасибо нам скажут там, в Торресильориго.

Но грачи убрались, а дождя все нет как нет. И Росалино, Уполномоченный дона Антеро, Богача, говорил:

— Не будет дождя на святую Леокадию, придется пересевать.

И Пруден, чья смекалка от невзгод только обострялась, ответил, что это беда для бедняков, а тем, у кого есть трактор, как у дона Антеро, пересеять нетрудно. Сеньор Росалино, который, распрямившись, доставал головой до нижних веток прибрежных тополей, захохотал.

— Из лукошка теперь сеют только нищие да дураки, — сказал он.

Под вечер к землянке подошел Пруден, сильно расстроенный.

— Нини, дождя нет. Что нам делать, черт побери!

— Ждать, — серьезно сказал мальчик. И Пруден, смущенный ясным взглядом Нини, опустил глаза.

На святого Савву, когда дядюшку Крысолова укусила крыса, по бледному осеннему небу плыло красное, выпуклое, как шар, солнце. Из деревни тянуло тепловатым ветерком, приносившим стелющийся по земле дым соломы, которую жгли в очагах. Над колокольней парил ястреб, отчаянно хлопая крыльями, но не двигаясь с места.

Мальчик оглядел небо над грядой холмов и сказал:

— Завтра тоже не будет дождя.

— Не будет, — повторил Крысолов и грузно уселся на берегу.

Дядюшка Крысолов открыл торбу и вытащил полхлеба с куском сала внутри. Разломив хлеб, половину дал мальчику. Потом начал есть сало, отрезая по кусочку и поднося ко рту на кончике ножа.

— Болит? — спросил мальчик.

Крысолов посмотрел на свой мозолистый палец с тремя кровавыми следами укуса:

— Нет, уже не болит, — сказал он.

Позади загородки, на меже участка Хустито, Алькальда, зазвенели колокольчики стада, которое гнал Большой Раввин, Пастух. Его пес Моро выбежал вперед и остановился возле Нини и Крысолова, глядя, как они едят, и смиренно виляя хвостом. Немного погодя он подошел к их собаке, и Фа, оскалясь, зарычала на него.

На плечах у Большого Раввина было овчинное пончо; поглядев на солнце, он сказал:

— Неужто в небе и капли воды не осталось?

Не дожидаясь ответа, он свернул цигарку, зажег, два раза глубоко затянулся и как бы с досадой посмотрел на кремневую зажигалку.