Ксанкина бригантинка
Шрифт:
Когда он все рассказал, Ксанка сказала Киселеву, который теперь стоял перед ними как на торжественной линейке:
— Мы тебя примем в свою бригаду, только если проболтаешься, натравлю всех девчонок — житья тебе не будет!
— Ну что мне, землю есть или кровью расписываться? — с досадой спросил Киселев, которому не по душе было такое недоверие.
— Ладно, поверим на слово, — снизошел Атнер. — Скажи только: «Если я выдам тайну «С. 3.», пусть меня покарает презрение товарищей!»
В этот момент в зверинец вошел и Ахмет.
Киселев, заметно бледнея, медленно повторил слова клятвы.
— Ну вот, как где
— А поймаешь вора, оторви ему руку и тоже в печку! — в тон ему добавил Ахмет.
— Это, конечно, шутка, — пояснила Ксанка. — А вообще-то, как заметишь, что кто-то нечист на руку, сразу докладывай бригадиру, Атнер у нас за бригадира.
— В общем, у нас — как у дружинников, — популярно разъяснил Ванько. — Только те с замками не воюют. А мы за честность и доверие.
— Так у нас тут свой городок, откуда вору взяться? — сделал вывод Саша. — Я согласен, только вы от меня больше ничего не таите, а то мне скучно одному.
— Одному, конечно, жить на белом свете нельзя, — философски заметил Атнер. — Один, даже если сильный, пропадешь!
10. Молчать до конца
У Евгении Карповны до туберкулеза все же дело не дошло. Она переболела тяжелым плевритом. Но беда в одиночку не ходит. К одной болезни у нее добавилась другая, из-за которой ее не выпускали из больницы до самого марта. Валентина Андреевна два раза выкупала и снова сдавала путевку в санаторий. Наконец, перед самым женским днем ее выписали и прямо из больницы отправили на поезд. Провожать пошел весь интернат. Девочки вышили подушку, чтобы в поезде да и в санатории воспитательница спала на мягком и вспоминала их. А мальчишки несли большую банку сотового меда, заработанного у Ивана Антоновича, которому они сделали новые ульи да и вообще подружились на почве совместных поисков разорителя. Мед нес сам Атнер. Однако возле станции он стал подговаривать Ксанку, чтобы гостинец этот передала она.
— А сам почему? — удивилась Ксанка.
— Да я… — Атнер замялся.
— Ясно. Ты так ей насолил, что стыдно делать даже доброе.
Атнер молча согласился.
Висеныч, шедший рядом и слышавший все это, тихо заговорил:
— Так и с родными матерями бывало. Не слушаемся, злимся на них за каждое замечание, а случись беда, клянем себя, не знаем, чем и загладить свои грехи.
— Да мы ее не будем больше злить, — почувствовав на плече руку Висеныча, виновато пробубнил Атнер.
— Ну, ну…
Увидели Евгению Карповну ребята только на станции, когда с помощью директора и Валентины Андреевны она поднялась в тамбур вагона. Лицо у нее от болезни стало белое-пребелое и такое маленькое, что ребята с трудом ее узнали.
Девочки передали ей свой подарок и кучкой сбились возле тамбура. А она платком начала быстро-быстро вытирать вдруг покрасневшие глаза.
Атнер даже подумал: «Отчего это женщины так много плачут?» Но когда отнес ей прямо в купе свой подарок, завернутый в бумагу, а возвращаясь, посмотрел в печальные, совсем не строгие, а только очень большие глаза Евки, почувствовал, что и у него защекотало в носу, где-то под самыми глазами. Спрыгнул с подножки и спрятался за спиной Висеныча, который на недоуменный вопрос Евгении Карповны, где они сумели раздобыть в такую пору года сотовый мед, похвалился:
— А
Задержавшись в вагоне, Валентина Андреевна наедине заговорила с Евгенией Карповной о тех трудностях, с которыми приходилось встречаться каждый день. Особенно смущала ее методика подсчета баллов за добрые и плохие дела ребят.
— Ну подумайте, Евгения Карповна, что ставить за этого злосчастного барсука? — горячо говорила она. — Взбудоражили всю школу. За это, конечно, надо всему классу снизить целых десять баллов. А как подумаешь, из каких благородных побуждений они это сделали…
— Валентина Андреевна, — тихо и виновато заговорила Евгения Карповна. — Я за это время увидела наших ребят совсем с другой стороны, с какой раньше, кажется, совсем не видывала! Я пришла к твердому убеждению, что надо поглубже заглядывать в души детей, да и их пускать в свои. Ребята должны знать, чем мы живем и как живем. Вон как они все… войной пошли против моей болезни. А ведь я им — Евка! Злая, придирчивая, страшная Евка…
Валентина Андреевна виновато улыбнулась.
— Мне кажется, теперь уже они так о вас не думают.
Объявили отправление поезда, и они простились…
Когда Валерка вошел в столярную мастерскую, Висеныч сразу спросил, почему он такой хмурый. Валерка помялся, посопел и, ничего не ответив, подошел к своему верстаку и начал сметать мелкие, почти невидимые опилки.
— Ну, что же так? — не просто участливо, а как-то совсем по-родному Висеныч положил руку на плечо своего любимца. — Ну, ну…
Глаза Висеныча были печальны и так располагали к откровенности, что Валерка сдался, рассказал всю правду, о которой не смел говорить даже Атнеру.
— Послезавтра день рождения у одной девочки…
Висеныч кивнул, зная, что речь идет о Ксанке, но ничего не сказал, чтобы не смущать Валерия.
— Я хотел подарить ей ту белочку, что, помните, видели в лесу на сосне. Да ведь ее не достанешь…
— Ну, времени еще много, можно и звезду с неба достать! — заметил Висеныч. — А только надо способ придумать. На все нужен способ.
Валерка, опустив голову, улыбался, надеясь услышать любимую поговорку учителя о том, что «способом цыган и хату спалил». Но Висеныч этого не сказал, а задумался и как-то тихо, словно сам для себя, рассказал, как он в партизанах нашел способ переправиться через непроходимую болотистую речушку….
Речушка узенькая, метров семь. А перебраться невозможно, потому что дно у нее — трясина. Засасывает эта дрягва все живое, холодом парализует. Партизан было семеро. Все больные. Вчера только лежали в санчасти. А утром, когда боевая часть отряда ушла на железную дорогу, на лагерь напали фашисты. Больным пришлось взять оружие и прикрывать уход женщин и детей из вражеского кольца. Зато самих, эту тифозную семерку, фашисты потом загнали в болотистую глушь, откуда не было никакого выхода. И вот он, Висеныч, придумал тогда способ перебраться через непроходимую трясину. Он собрал все ремни. Нарвал тесемок из крепкой гимнастерки, сделал веревку с петлей. Долго бросали петлю на ту сторону трясины, пока не накинули на ольховый куст. А когда петля затянулась, Висеныч лег на жидкое месиво и, перебирая руками веревку, поплыл на другую сторону. И так перебрался весь отряд.