Ксанское ущелье
Шрифт:
Горечь неутоленной обиды, о которой Бакрадзе напомнили принародно, пересилила. Он подошел к телефону:
— Барышня! Это Бакрадзе. Вызовите мне тюрьму. — Левый ус уездного нервно подергивался. Короткая шея побагровела от съеденного и выпитого. — Поручик Кипиани, немедленно доставьте ко мне Хубаева. Что? Мало двух конвоиров — пошлите трех. Исполняйте!
— Ура! Ура нашему хозяину! — сделал вид, что хмель изрядно ударил ему в голову, капитан Сокол.
— Ура-а-а! — подхватили гости, вновь устраиваясь за столом.
Духанщик
— Пожалуй, я приглашу тебя, Гигла, к себе на службу, — оценил расторопность духанщика уездный начальник.
— Премного благодарен, ваше превосходительство. Почту за честь всегда служить вам.
Ростом Бакрадзе, несколько успокоившись и желая остановить поток жарких слов, обрушенных капитаном Внуковским на голову супруги, встал с рюмкой в руке:
— Господа офицеры! Предлагаю выпить за то, чтобы уже в этом году мы очистили вверенные нашим неусыпным заботам Горийский и Душетский уезды от разбойничьих банд! Выражаю твердую уверенность, что все вы, как наш бесстрашный капитан Внуковский, герой сегодняшнего торжества, переловите главарей этих банд и сами банды развеете, как пыль по ветру!
— Ура-а-а! Многая лета нашему уездному начальнику!
— Я хоть сейчас готов выступить в горы, — бил себя в грудь подпоручик. — Ты веришь мне, Иван?
— Верю. Отчего же не верить? Пей лучше да закусывай! — смеялся Сокол, косясь на дверь в гостиную. В любую минуту могли появиться конвоиры с Васо, и с этой минуты ему нужно было держать в поле зрения всех — и друзей, и врагов.
В прихожей застучали сапогами солдаты.
— Погодите тут, — остановил их в дверях Гигла. — Грязи понатащите. Этот, что ли, абрек Хубаев?
— Он самый, — кивнул один из конвоиров, глядя на стол, на котором горой лежали окорока, сыры, куски ветчины, жареные куры, стояли бутылки с вином, на полу горбились корзины фруктов.
— Поешьте пока, — милостиво разрешил Гигла, и конвоиры с готовностью поставили в угол винтовки. — Можете выпить… А ты, — скомандовал он арестанту, — проходи вперед, да не греми кандалами — там дама, еще испугаешь…
Васо медленно, хмуро взглядывая на толстого, краснолицего хозяйского слугу — за кого еще он мог принять Гиглу? — двинулся по коридору.
— Сюда, налево, — подсказывал тот, поддерживая арестанта за локоть.
Щурясь от непривычно яркого света, Васо сделал несколько шагов. В длинном пустом коридоре хозяйский слуга вдруг придвинулся к арестанту вплотную:
— Васо, слушай внимательно. Мы постараемся сегодня, сейчас, освободить тебя. Вот тебе пистолет. — Браунинг мягко скользнул в карман штанов. — В магазине семь пуль. Но стрелять лишь в крайнем случае. Среди офицеров есть свой. Остальное по обстановке. Ничем не выдай себя… — Распахнув двери гостиной, Гигла подтолкнул арестанта: — Шагай, вор, вон к той стене, где нет ковра.
Васо, глядя исподлобья на офицеров, прошел к стене и повернулся лицом к столу. «Все ясно, — подумал он. — Уездный решил показать меня каким-то своим гостям».
«Ага, старый знакомый! — узнал он Внуковского. — Новый мундир напялил, Георгиевский крест нацепил. Неужели за меня ему этот крест дали? Быстро».
Внуковский между тем встал из-за стола и с рюмкой в руке подошел.
— Говорят, Васо, ты на допросах у господина Бакрадзе не сказал ни одного слова?
— Отчего же? — усмехнулся Васо. — Мы очень мило беседуем. Правда, я в кандалах перед ним стою, а он в кресле развалится.
— А ты, — не выдержал Бакрадзе, — хотел бы тоже в кресле сидеть?!
Васо вскинул крутую бровь, на которой запеклась кровь:
— Смотри сам, капитан, какая у нас с ним может получиться миленькая беседа. Он думает, что со своим псом дворовым говорит, а я должен думать, что я с человеком говорю.
— Ишь оклемался! — прорычал, багровея, Бакрадзе. — Мало, видно, тебя стегали.
Васо вздохнул и отвернулся.
— Не горячитесь, уважаемый Ростом, — остановил начальство Внуковский. — Ну зачем же срываться на грубость? Васо Хубаев, по рассказам его товарищей абреков, храбрый, но не безрассудный человек. Он знает, что нам ничего не стоит кинуть в тюрьму, в какую-нибудь холодную камеру, где по колено воды, его старенькую мать, его отца, его младшего брата. Знает, что мы можем оставить его в покое, а их помучить у него на глазах. Государь император дал нам право огнем и мечом искоренять не только разбойничьи банды, но даже само вольнодумие. Не так ли?
Внуковский сделал вид, что он только сейчас обнаружил на лице, на шее, на обнаженном плече узника следы побоев. Поморщился:
— Ну как это вы, дорогой Ростом, допустили, чтобы Хубаева избивали, как последнего бродягу? Зачем? Мужественный человек, он выдержит ваши побои и будет думать о нас, цивилизованных людях, как о дикарях. Надо было попытаться разъяснить ему, что цель, которую он поставил перед собой, не достойна ни его мужества, ни его ума, ни его храбрости. Я, к примеру, попросил бы для Васо Хубаева офицерские погоны. Разве он не доказал, что умеет с блеском проводить боевые операции? С меньшим числом людей, с худшим вооружением.
Бакрадзе недоумевающе хмыкал в кулак. «Еще только морали не читал мне этот зазнайка! Ну, хорошо, он в фаворе сейчас у военного губернатора. Но не до такой же степени, чтобы учить меня, старого служаку? Или это и есть обещанный спектакль?»
— Нет, нет, уважаемый Ростом, — продолжал разгуливать перед Васо Внуковский, в самом деле будто протрезвев, и Мэри опять с интересом следила за ним. — Вы поступили неверно. Вы должны были оказать ему, как воину, достойные его почести. Давайте, друзья, окажем их хоть сейчас! Пусть с запозданием, но все-таки окажем.