Ксения
Шрифт:
АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Ну так услышишь и увидишь, Господи. Я ведь почему в церковь молиться не хожу? От церковного купола молитва идет золотым снопом, как в нем один-то колосок разглядеть? Поди вытащи колосок из сердцевины снопа... А моя - вот она...
Андрей Федорович, усмехнувшись, покачал головой.
АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. А коли выйти ночью на открытое место, так там я один... раб Твой Андрей... и поднятое к небу лицо мое - одно. Поклонишься на все четыре стороны - и посылай вверх свою молитву! Ты же видишь меня в чистом поле, Господи!
В отовет на молчание он тяжко вздохнул.
АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Да и просто на улице - тоже ведь не всякий на ходу молится, молитва к небу одна-одинешенька поднимается. а поглядеть сверху от кого? А от меня! От раба Божия Андрея - о рабе Божьей Ксении... Другой такой молитвы нет, господи, одна моя - такая. Ты ей, бедненькой моей, без покаяния помереть дозволил - так вот и гляди, и слушай, Господи. Я замолю ее грехи! Буду замаливать, доколе не услышишь! Я, раб Божий Андрей - за рабу Божью Ксению...
Сцена четырнадцатая
В карете визави сидят граф Энский, вольготно раскинувшись в кресле, и отец Василий в скромном своем облачении, от неловкости весь поджавшись.
ГРАФ. Стало быть, тут ее и можно увидеть?
ОТЕЦ ВАСИЛИЙ. Тут, ваше сиятельство.
ГРАФ. Так государыне и доложу. Уж коли ей по сердцу такие диковины... Воля твоя, а тут что-то надобно предпринять. Бегает по улицам в придворном мундире!
ОТЕЦ ВАСИЛИЙ. Господь ее посетил. А люди и дивятся...
ГРАФ. Коли Господь посетил - на то обители есть...
ОТЕЦ ВАСИЛИЙ. Подвиг юродства можно нести и не в обители. В святцах немало тому примеров.
ГРАФ. Подвиг юродства? Какой же подвиг? Молодая вдовушка по муже затосковала и умом тронулась - так ее лечить надобно.
ОТЕЦ ВАСИЛИЙ. Лечить-то можно, да не хочет. Ведь она не совсем с ума сбрела, ложку мимо рта несет, а у нее все складно. Когда она домишко свой домоправительнице оставила и на улицу перебралась, родня восстала - мол, не может безумная сделки совершать. Так она весьма толково доказала, что, будучи в здравом уме и твердой памяти, домишко отдает, и бумаги подписала. И опять жить на улицу ушла.
ГРАФ. А при дворе и не слыхали! Точно ли подписала все бумаги и опять на улицу подалась?
ОТЕЦ ВАСИЛИЙ. Сам не видал, а люди сказывали.
ГРАФ. Уж не домоправительница ли ее с толку сбила? Домишко-то денег стоит.
ОТЕЦ ВАСИЛИЙ. Нет, та - баба простая, куда ей.
ГРАФ. Диковинный случай. Бывало, что вдовы через неделю после похорон с женихами под венец убегали. Бывало, что постриг принимали - и даже прехорошенькие... Бывало, дома запирались, годами света Божьего не видели. А чтобы в мужском - по улицам? Что, батюшка, отцы церкви об этом сказать изволили?
ОТЕЦ ВАСИЛИЙ. Мужское носить - грех.
ГРАФ. Ну, не такой уж и грех, коли сама государыня в маскарадах мужское платье носить изволит.
ОТЕЦ ВАСИЛИЙ. Ну, коли сама государыня...
ГРАФ. Да не чинись ты, батюшка! Ты мне полюбился. Я вот гляжу - ты мою мысль с полуслова ловишь. Другой бы исподличался, угодить мне стараясь, а ты вот ту блаженненькую защищаешь. Приходи ко мне, отец Василий, велю пускать без проволочки.
ОТЕЦ ВАСИЛИЙ. Премного благодарны вашему сиятельству. А вон и домишко мой. Тут и живу. А вон и храм...
ГРАФ. Жаль - сегодня поглядеть на нее не удалось. Ничего - вдругорядь за тобой заеду, и поищем.
ОТЕЦ ВАСИЛИЙ. Христос с вами, ваше сиятельство. Возвращайтесь с Богом домой. Темнеет нынче рано. А снег какой повалил!
ГРАФ. Снег? Наконец-то! Ну, теперь пойдут катанья! До чего же время быстро несется... Кажись, совсем недавно лето было. Не припомнишь, когда полковник Петров помер?
ОТЕЦ ВАСИЛИЙ. Петровским постом и помер, легко запомнить. Месяца четыре тому будет. Пойду я, ваше сиятельство?
ГРАФ. Ступай...
Отец Василий выбрался из кареты и пошел прочь, вельможа задумался.
ГРАФ. Да, был полковник Петров и нет его... Упокой, Господи, душу усопшего раба твоего Андрея, и прости ему все сегрешения, вольныя и невольныя, и даруй ему царствие Твое небесное...
Скволь молитву прорезался и окреп иной голос вельможи.
ГОЛОС ГРАФА. Господи, что ж ты меня голосом-то обделил?! Голос ныне в цене! Вон как Андрюшку-то Петрова государыня лелеяла, в полковники произвела за голос! А хохол этот ленивый, Разумовский? За голос приблизила - и живет с ним, как с мужем! И все, кто в фавор попадал, голоса имели - Никишка Бекетов на театре играл, и Ванюшка Шувалов тоже спеть горазд... Да чем же я хуже их всех, Господи? Трех нот пропеть не могу непременно собьюсь! Господи, дай хоть какой голосишко - а уж я догадаюсь, как его употребить! Сейчас вот доложу, что юродивую эту изловить не удалось, - не похвалит государыня и руки для поцелуя не даст. А кабы голос был - то совсем иное дело... Я бы и в концертах, и в гостиной за клавесином... За что, Господи? За что мне кара такая?..
И растаяла отчаянная графская жалоба, подхваченная набирающей силу вьюгой.
Сцена пятнадцатая
Андрей Федорович брел и брел сквозь снег, бормоча молитвы, пока не начал весьма ощутимо спотыкаться. Наконец Андрей Федорович увидел что-то темное на снегу, округлое, обрубок какой-то, и невольно присел.
Ангел, следовавший за ним, не выдержав этого зрелища, раскинул крылья, принимая на них снег.
Андрей Федорович поднял голову и увидел стоящего над ним в нелепой позе одинокого ангела.
АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. От снега охраняешь? От снежка, от дождика, от комариков? Поди ты прочь, Христа ради! ..
Встав, Андрей Федорович побрел дальше. Ангел остался, заклятый именем Христовым. Теперь лишь стало видно, что это - ангел-хранитель раба Андрея.
Недалеко ушел Андрей Петрович. Он опустился на корточки под забором и съежился.
Подойти ангел не мог. Он лишь портянул к подопечному руки.
Андрей Федорович повалился набок и сам, похоже, не заметил этого. Он до того устал, что не проснулся и от падения.