Ксения
Шрифт:
Граф, извернувшись, постучал в переднюю стенку.
ГРАФ. Стой, Петрушка! Стой!
Андрей Федорович вышел первым и предложил руку танцовщице. Она. манерничая, сошла со ступеньки.
ГРАФ. Петрушка, гони! Гони, сукин сын!
И тут же раздался звонкий хохот Лизеты.
ПЕТРОВ. Ваше сиятельство! ..
Но кареты уже не было. Был каменный подъезд доходного дома.
Негромко засмеялась и Анета.
АНЕТА. Уж коли ты тут, сударь, так взойди, не побрезгай нашим угощеньицем. Да идем же, не кобенься, сударь
ПЕТРОВ. Коли это шутка, так я обязан сказать...
АНЕТА. Тише, тише! Соседи услышат! Вот сюда!
И за руку втащила его в подъезд.
Сцена третья
Анета ввела растерявшегося полковника Петрова в дом, где на третьем этаже нанимала маленькую квартиру. Это было крошечное, тесное женское царство, премило убранное, с полосатыми креслицами и кушеткой, с консолями, уставленными фарфором, с прочим модным убранством.
Навстречу выскочила горничная Дуня.
АНЕТА. Закрой, закрой скорее! Там Ротманша по лестнице спускается! У-у, кляча мизерабельная!
Дуня, закрыв дверь, повернулась к гостю, присела, улыбнулась, наклонив набок головку в маленьком чепце, - и отступать стало некуда, полковник Петров не мог читать хозяйке мораль при горничной, выставляя себя в смешном свете. Он только рукой махнул.
АНЕТА. Вот тут я живу, сударь мой, Андрей Федорович. Теперь ты будешь знать. Я не многих принимаю, но тебе всегда рада.
ПЕТРОВ. Но зачем же так-то?
АНЕТА. А так, захотелось! Тебя ведь в гости не зазвать, ты со своей Петербургской стороны носу не кажешь, разве что на службу да в концерты. А ведь и я оттуда родом. Ты Аксинью свою про Анютку, пономаря Савелия дочку, спроси - вспомнит! Мы с ней вместе по ягоду в лес ходили. Я ее года на два моложе, она из девчонок самая старшая тогда была.
ПЕТРОВ. Аксюша мне про то не сказывала.
АНЕТА. А я для них, для наших, - пропащая душа. Батюшка меня один растил, матери я и не помню. Он все при своей Матвеевской церкви, я целыми днями на улице. Как мне тринадцать исполнилось - забеспокоился, не пошла бы без присмотра по дурной дорожке. И удалось ему устроить меня в школу господина Ландэ, что на Миллионной улице. Там меня и выучили танцам и пению. А они, у себя на Петербургской стороне, тут же меня в гулящие девки и определили. Будто бы нельзя на театре играть и себя блюсти!
Сев на кушетку, Анета так расправила юбку, что заняла все место. А полковнику Петрову указала на кресло. Он ощутил внезапную слабость и сел.
ПЕТРОВ. Анета, голубушка, нельзя ли брусничной воды?
АНЕТА. Я велю Дуне оршаду подать. А что? Уж так неможется?
ПЕТРОВ. Нет, просто пить охота.
АНЕТА. Да ты в лице переменился, батюшка мой! Дуня! Дуня!
Дуня, надо полагать, подслушивала у двери и тут же появилась.
ДУНЯ. Что, барыня?
АНЕТА. Дуня, помнишь - тебя лихорадило? Я тебе травки заваривала? У тебя не осталось?
ДУНЯ. А погляжу!
Она выскочила.
ПЕТРОВ. Что там граф толковал про поветрие? Поветрие же где-то подхватить надобро, а я все во дворце или дома, во дворце или дома...
АНЕТА. Дуня, Дуня, воды вскипяти!
ПЕТРОВ. Как у тебя жарко, голубушка Анета, мне лицо словно огнем опалило...
И откинулся на спинку креслица, голова свесилась набок. Тут же вошла Дуня с подносом, на котором стоял кувшин оршада и стаканы.
ДУНЯ. Ахти мне, сознания лишился...
АНЕТА. Господи Боже мой, да что ж это за напасть?! Дура Лизка, заварила кашу, мне расхлебывать!
Хлопая по щекам, она пыталась привести гостя в чувство.
ДУНЯ. Ох, барыня, это поветрие такое гуляет! У соседей, у Шварцев, ребеночек так-то за сутки сгорел. Да не жмитесь вы к нему! Неровен час, подцепите заразу!
АНЕТА. Так то - ребеночек...
Вняв гласу рассудка она отошла. И обе, хозяйка и горничная, от страха прижавшись друг к дружке, издали смотрели на полковника Петрова, уже не зная, что предпринять.
ПЕТРОВ. Аксюша...
ДУНЯ. Что это он?
АНЕТА. Жену зовет... Дуня, как же нам с ним быть?
ДУНЯ. Погодите, барыня, настой сделаю, напоим. Придет в себя, по лестнице сведем, извозчика кликнем и домой отправим. Больно он вам тут нужен! А извозчику скажем - напился барин в стельку, чтобы не испугался.
АНЕТА. Не может же быть, чтобы он умер! Не может быть, Господи, не может этого быть! Дура Лизка, нашла время проказы затевать!
ДУНЯ. Вон у Шварцев ребеночек помер. Шварцша все думала - травками отпоит, и за доктором не послала.
АНЕТА. Поди, поди! Завари наконец травки! Салфетки намочи!
Дуня выскочила, тут же вернулась, сунула хозяйке мокрые салфетки и исчезла. Анета осторожно подошла к полковнику Петрову и положила ему салфетку на лоб.
ПЕТРОВ. Аксюша... Аксюша! Да где же ты? Свет мой, Аксюшенька...
АНЕТА. Да, да, миленький, да, жизненочек, я тут...
Он ловил руку жены - и Анета дала ему свои пальцы.
Вошла Дуня с чашкой.
ДУНЯ. Придержите его, барыня, я поить буду.
Пить он не пожелал - только понапрасну залили горячим настоем камзол и кружевце на груди.
АНЕТА. Как же быть-то, Дунюшка? Он весь горит!
ДУНЯ. За доктором бежать?
Они переглянулись.
АНЕТА. Да коли узнают, что у меня тут государынин певчий едва не преставился, коли начальству донесут? Я же и выйду кругом виновата!
ДУНЯ. Домой его нужно свезти - вот что! Пусть уж там... коли так... Или за доктором бежать?
АНЕТА. Что же это за хворь такая?! Господи Иисусе, спаси и сохрани!
Она повернулась к образам и перекрестилась.
ДУНЯ. Воля ваша, а я за доктором побегу! Ну как и впрямь помрет он тут у вас - всю жизнь, барыня, расхлебывать будете - не расхлебаете!