Ксенофоб

Иван Черкашин с тоской смотрел в потолок каюты. В голове вертелась навязчивая фраза: «Вторая космическая скорость называется скоростью освобождения или убегания». Освобождение или убегание. Сбежать с чертового планетоида ему вряд ли удастся — из-за этой самой второй космической. А освобождение… Что ж, если смерть можно назвать освобождением, то ждать оставалось совсем недолго: планетка-ловушка не имела атмосферы, а запас кислорода должен был закончиться через пять часов. Впрочем, перегрузка могла прикончить землянина еще раньше. Перебирая в памяти события последних дней, Черкашин вновь и вновь задавался вопросом — ради чего он рисковал жизнью?

Черкашину вообще не следовало лететь на Фроггу. Он терпеть не мог жаб: отвращение к земноводным гадам было заложено где-то на генетическом уровне. Но пилотом Иван был первоклассным, одним из лучших. В управлении ему так и сказали:

— Пилот ты первоклассный, значит, тебе и лететь.

— Но Валентин Сергеевич, — попытался возразить Черкашин, все еще надеясь подыскать приемлемую отговорку: для пилота-дальнобойщика признаться в ксенофобии означало подписать себе волчий билет на всю оставшуюся жизнь. — У меня не туристический лайнер! Старый побитый разведчик. От войны не остыл. На борту четверым не разместиться. А тут ведь дипмиссия!

— Вот именно, — ответил начальник управления космических перевозок. — Лучше пусть пару суток потерпят. Летят они на переговоры с Корсом. Понимаешь? С Корсом!

— Понимаю, — еще бы он не понимал. Навоевался. Корсы были заклятыми врагами человечества, да, пожалуй, и большей части Содружества. Похожие на птиц, но не птицы, а скорее птицеящеры, способные разорвать космонавта в скафандре одним движением мощных когтей, они устроили в земных колониях настоящую резню. Но и корсам, пожалуй, тоже было, что припомнить агрессивному человечеству, пытавшемуся основать колонии в зоне чужого влияния.

Посредниками в налаживании контактов стали фроггсы. Миролюбивые жабообразные чужаки вмешались в конфликт, и предложили свою территорию для встреч воюющим сторонам. Однако противников примирения с птицеящерицами должно было оказаться немало. Причем не только на Земле. Ашшуры, уже давно действовавшие по принципу «разделяй и властвуй», отдали бы многое, чтобы сорвать переговоры. Прецеденты уже были. Орлов мог не тратить лишних слов на объяснения, но Ивану пришлось выслушать всё:

— Чем меньше народу узнает о завтрашней встрече, тем больше шансов, что дипы доберутся до места. Зачем секретной миссии лайнер? А вот скоростной разведчик — самое то! Твоя задача — быстро доставить дипов на Хасту, потом на Фроггу и вернуться обратно. И, — Орлов, наконец, сжалился над пилотом, а может быть, наоборот, решил окончательно добить Ивана намеком. — Жаба в составе дипмиссии будет только одна.

— Так среди них еще и жаба? — ахнул Черкашин. Он уже смирился с тем, что неизбежно увидит на планете фроггсов, но жаба на его корабле, фроггская самка!

— Ну да, — подтвердил Орлов. — Двое земных дипломатов — Лаврентьев из департамента галактических дел, наш посол на Фрогге и жаба-посредница. Я ее уже видел — очень милая старушка. А вот если тебя что-то не устраивает… — угрожающе начал он.

— Устраивает все, я согласен, — угрюмо буркнул Черкашин, понимая, что отказаться уже не удастся.

— Ну, и отличненько, — одобрил Орлов. — Вылет сегодня в семь, то есть уже, — он бросил короткий взгляд на старинные настенные часы. — Через три часа. Механики всё подготовили, корабль в полном порядке. Давай! Быстрого полета!

Иван добавил в аптечку упаковку транквилизаторов, строго воспрещенных к употреблению во время рейсов, и отправился на космодром.

Дипломаты уже ждали. Лаврентьев, военспец, лысоватый заносчивый коротышка, смерил Черкашина недовольным взглядом. Посол, высокий светловолосый парень лет тридцати, рассеянно кивнул, думая о чем-то своем. Жаба тоже там была… Огромная, безобразная, склизская, вонючая… И даже то, что в кислородной среде любой чужак надежно изолировался тонкой пленкой защитного силового скафандра, не спасало дела.

Иван бросил на жабу короткий взгляд, отвернулся, с трудом сдержав приступ тошноты, и решительно бросил в рот белую таблетку. Он хорошо знал, какое впечатление самки фроггсов производят на всех, кроме самцов собственной расы, но знание не помогало при встрече с воплощенной фобией.

К счастью, фроггская дипломатка была в гуманоидной маске. Лишенные мимических мышц, без масок, сложных, напрямую связанных с нервными узлами конструкций, фроггсы чувствовали себя раздетыми, беспомощными. Маски стали для фроггсов важной частью общественной жизни. Они были самыми разнообразными, общего пользования и рассчитанные только на одного владельца, ритуальные — по должности, и повседневные — домашние, воплощающие черты собственного идеала красоты или внешность других рас и народов.

«Старая жаба» — как про себя окрестил фроггскую дипломатку Черкашин — избрала маску пожилой гуманоидной учительницы, встретившей земного пилота доброй благожелательной улыбкой.

Когда дипломаты кое-как разместились на корабле, таблетка уже подействовала:

— Ладно, — умиротворенно подумал Черкашин. — Двое суток перетерплю.

Путь на Хасту, гористую, неприветливую планетку, где дипломатов уже ожидали корсы, должен был занять не больше двенадцати часов. Пять часов занимал перелет до портального переходника, два часа — прохождение контроля, и еще часов пять своим ходом до Хасты. Лишь три часа отводилось на переговоры — корсы ждали от землян конкретных предложений и не желали рисковать, задерживаясь на чужой планете. После встречи Черкашину оставалось только по-быстрому доставить на Фроггу жабу и послов для дальнейших переговоров, а потом вернуться домой, на Землю.

Но Ивану не повезло. После успешного взлета и выхода на расчетный маршрут представитель галдепартамента, разложив бумаги на письменном столике, начал напряженно изучать тексты договоров. Молодой посол, надев наушники и усевшись за комп, взялся что-то переводить с корского. А деятельная жаба, увидев, что пилот, отдав команды корабельному мозгу, ничем особо не занят, решила развлечь его разговором.

— Вам нравится фроггская поэзия? — фроггша прекрасно говорила по-русски, чуть пощелкивая на шипящих, но тему она избрала, по меньшей мере, странную. Поэзию Черкашин не знал и не любил никакую. Однако он слышал, что жаббсы помешаны на литературе, и все кропают стишки в восточном стиле, похожие на японские или китайские.

— Не очень, — честно ответил пилот, стараясь не слишком явно отворачиваться от собеседницы. Действие таблетки заканчивалось, и его снова подташнивало. Пить вторую таблетку Иван не хотел, но другого выхода не было, и он потянулся к аптечке.

— Жаль, — сказала жаба, с доброй улыбкой школьной учительницы наблюдая за маневрами Черкашина. — А вот мне земная поэзия нравится. Я даже написала кое-что в русском духе. Хотите послушать?

— Давай! — согласился Иван, с ужасом понимая, что фобия куда-то исчезла, но после второй таблетки ощущения стали запредельными.