Кто где? Я – это я или я – это он?
Шрифт:
Неосведомленный человек ни за чтобы не разобрал, кто из двух пациентов остался жив, а кто умер, – подумал он про себя. – Хотя, если вдуматься, благодаря пересадке головного мозга у его пациента ничего личностного не осталось, разве лишь его тело. То есть он умер?! А тот, у которого три часа тому назад забрали головной мозг, а тело списали как мертвое – жив, как ни странно! – Он жив! Непосвященному такой метаморфоз был бы совершенно непонятным. Об этом не догадывались и его коллеги, которые были заняты необходимыми на тот момент манипуляциями и заботами о пациенте.
Пациента сразу же разместили в барокамере реанимационного отделения. Сейчас пациент, весь опутанный проводами и трубками, находился в барокамере
Вот таким в истории науки и медицины запомнилась первая попытка пересотворить человека путем пересадки к головному мозгу одного человека тела целиком другого человека. Вот так человек замахнулся на проблему пересотворения человека, возомнив себя Богом, вот так человек нахальным образом перешел ту грань невозможного, запрещенного, открыв тем самым проклятый «ящик Пандоры», не ведая к чему это приведет и чего ожидать от такого близорукого поступка.
Мозг пересажен. Вроде получилось неплохо. Но Каракулов не испытывал того чувства удовлетворения, какое бывало после сложной, но удачной операции. Такое чувство у хирургов бывает, особенно, когда стандартную операцию заканчиваешь не стандартно, то есть творчески, а нестандартную операцию превращаешь в стандартную, – считал он. Такой вот уровень хирургической работы – это уровень «золотые руки», и может служить своего рода критерием, по которому можно судить об искусности хирурга, об его мышлении и умении.
Что-то его сомневало? – Нет. Не сама операция, а то, что произошло, скорее то, что произойдет теперь. С некоторых пор, а точнее когда уже переступил свой пятидесятилетний рубеж, почему-то начал бояться не только публичного выпада, но даже упрека в свой адрес. – Нет, он не считал себя непогрешимым, нет. Видимо возраст и положение обязывало вести более совестно, более требовательно, что любой упрек или даже неодобрение казалось ему чем-то запредельным, воспринимаясь как незаслуженное и обидное. – Возраст и стереотип, черт побери! – подумал он. – Всегда так. Человек сам себе усложняет жизнь. Нет бы даже с возрастом воспринимать критику или упрек как подобает – деловито, справедливо, как это бывало в молодые годы, но нет же.
То, что его будут открыто обвинять, поносить и ругать, а вероятно и накажут и обяжут в связи с сегодняшней, так сказать, несанкционированной сверху операцией, которая относится к категории эксперимента на больном, привело его в унынье. Это тревожило его и раздражало. Потому и не было у него обычного послеоперационного благодушия, того самого, что бывает, когда необычная, но удачная операция завершена, жизнь больного сохранена, а впереди признательность, благодарность и отдых.
Размываясь в предоперационной, Каракулов размышлял: – Ну, скажем, собрал бы перед операцией консилиум врачей для решения вопроса о трансплантации. Во-первых, нужно было бы пригласить, как минимум, руководителя клиники – это раз, нейрореаниматолога – это два, специалиста по эхографии и энцефалографии мозга – это три. Мнения специалистов, конечно же, могли разойтись и разошлись бы, чего скрывать. А ведь ситуация требовала не спора специалистов, каждый из которых пытался бы застраховать свое решение. Уверен, что были бы высказаны разные мнения, возможно даже диаметрально противоречивые. А как быть тогда? Дискуссия обязательно затянулась бы, а время то не ждало, судьбу больного решали мгновения. Потому, ему и пришлось принимать решение на свой страх и риск, – успокаивал он сам себя. – Мозг был размозжен – это раз, а тот, у которого взяли мозг для пересадки, уже умирал от потери крови – это два. В крайнем случае, у меня много свидетелей с их заключениями, – успокаивал себя Каракулов, убеждая самого себя – Я и посчитал не нужным соблюсти заведенные формальности. Тем не менее, он понимал, что порядок есть порядок, что, по сути, он своим решением переступил некий недозволенный порог. От этого в его душе становилось еще не уютнее.
Уже покинув операционную, по пути в свой служебный кабинет профессор продолжал мысленно обсуждать с самим собой: – Скажем, в таких случаях нужно было переговорить с родственниками, заручится их согласием на такую операцию. Но где их искать ночью? Нужно было бы не только их найти, но и привести, известить их о ситуации. Как пить дать они бы обязательно начали советоваться с другими родственниками. – Да. От этого никуда не денешься, так как речь идет о жизни родного им человека. Ну а для хирургической бригады все вопросы нужно было бы прояснить в ближайшие полчаса. Так что, куда не прикинь, везде был бы облом, – успокаивал он сам себя.
На что же рассчитывал профессор? Конечно же, на успех и удачу – авось пронесет. Если пациент останется жив, то победителей не судят. Специалисты такого уровня, такого склада ума и характера, когда их обуревает какая-то идея, просто не желают считаться с возможностью срыва и неудачи. В противном случае такие люди не были бы теми самыми первопроходцами в своей области, лидерами, в конце концов. В таком деле всегда кто-то должен быть первым и взять риск на себя. В его решении была логика, он справедливо полагал, что лучше один труп, чем два. Азарт хирурга специфичен. Он основан на честолюбии. Я смогу, я сделаю! Кто, если не я! А потому вряд ли нужно искать особые мотивы поступка в данном случае. Как назвать цепь психических состояний, когда хозяйничает его величество сроки, человеку уже не подвластные, когда они диктуют необходимость сиюминутного решения и выбора, когда не действовать, даже если очень хочется не действовать, нельзя? Уже потом, оглядываясь назад, человек не очень-то представляет ясно, что же это с ним было, в конце концов, что он «натворил» на свою голову.
Зайдя в кабинет и не зажигая света, он в течение получаса просидел в кресле, пытаясь прийти в себя от пережитого, отдохнуть, расслабится, ни о чем не думая. Не получалось. К нему постучались и робко заглянули Алексей Иванович и Бакыт Капаровна.
– Бакирович! Что сидим в темноте? Вот решили доложить, что с больным пока все в порядке. Давление, дыхание, пульс стабильные, – доложила Бакыт.
– Я восхищен, я всегда знал, что вы, Кубат Бакирович, смелый человек, – с ходу высказался Алексей Иванович. – Спать не получится, но расслабиться не только можно, а даже нужно. Так что без пяти граммов нам сейчас с вами не обойтись, – пошутил он, намекая на то, чтобы профессор налил бы им по маленькой, по старой схеме… как в былые времена молодости.
– И в правду, Алексей Иванович. Тут у меня для встречи с иностранными гостями припасен отменный коньяк. Сейчас достану…
Увидев, что в холодильнике есть водка и Алексей Иванович и Бакыт попросили лучше распить ее. – Когда в голову лезут всякие мысли, лучше их заглушить, и в этом водке нет равных.
– Согласен с вами. Черт побери! Да и что можно прояснить на нетрезвую голову, когда и с трезвой-то не очень получится разобраться, на что мы нарвались?
– Наоборот, что бы осмыслить то, что произошло, можно свихнуть трезвую голову, а потому голове требуется защитный ингридиент, – пошутил Алексей Иванович. – Так что давайте доставайте водку, а коньяк разопьем, когда поставим больного на ноги, – предложил он.
Конец ознакомительного фрагмента.