Кто нашел, берет себе
Шрифт:
Они спустились на лифте, достаточно большом, чтобы в нем разместилось стадо овец, прошли другим коридором, потом — одному Богу известно зачем, ведь их одежду составляли сандалии и комбинезоны без карманов — через рамку металлоискателя. И попали в комнату свиданий с восемью отгороженными кабинками, напоминавшими библиотечные. Охранник направил Морриса в кабинку номер три. Моррис сел и оказался лицом к лицу с назначенным судом адвокатом. Их разделяло плексигласовое окно, которое редко мыли, но часто пачкали. На стороне свободы сидел парень с плохой стрижкой,
«И это все, что я заслужил, — подумал Моррис. — Это все, что я заслужил».
Адвокат указал на телефон на стене кабинки, открыл портфель. Достал один лист бумаги и непременный блокнот с желтыми линованными страницами. Как только лист и блокнот легли на стол перед адвокатом, он поставил портфель на пол и сам взял телефонную трубку. Заговорил не сбивчивым юношеским тенором, но уверенным низким баритоном, никак не сочетавшимся с цыплячьей грудью под пурпурной тряпкой-галстуком.
— Вы по уши в дерьме, мистер… — он посмотрел на лист бумаги, — Беллами. И, думаю, должны готовиться к очень долгому пребыванию в тюрьме штата. Если только не сможете предложить что-то взамен.
«Он говорит о том, чтобы я отдал записные книжки», — подумал Моррис.
Мурашки побежали по его рукам, словно туфельки злых фей. Если его взяли за убийство Ротстайна, ему добавят убийства Кертиса и Фредди. Это означает пожизненное без права на досрочное освобождение. Он никогда не сможет вырыть сундук, не выяснит, какая судьба ждала Джимми Голда.
— Подайте голос. — Адвокат словно обращался к собаке.
— Сначала скажите мне, с кем я говорю.
— Элмер Кафферти, временно к вашим услугам. Вы предстанете перед судом… — он посмотрел на часы «Таймекс», еще более дешевые, чем его костюм, — через тридцать минут. Судья Буковски очень пунктуальна.
Стрела боли, не имевшая отношения к похмелью, пронзила голову Морриса.
— Нет! Только не она! Не может быть! Эта сука плавала в Ковчеге!
Кафферти улыбнулся:
— Как я понимаю, вы уже сталкивались с Великой Буковски.
— Проверьте мое дело, — мрачно ответил Моррис.
«Хотя там, возможно, ничего и нет, — подумал он. — Происшествие в Шугар-Хайтс могли сдать в архив, как я и говорил Энди. Гребаный Энди Холлидей! Он во всем виноват».
— Гомик.
Кафферти нахмурился:
— Что вы сказали?
— Ничего. Продолжайте.
— У меня есть только сведения о вашем аресте этой ночью. Хорошая новость: вашу судьбу будет решать другой судья, когда дело дойдет до процесса. Еще одна хорошая новость, во всяком случае, для меня: на процессе вас будет представлять кто-то еще. Мы с женой переезжаем в Денвер, и вы, мистер Беллами, станете моим воспоминанием.
В Денвер или в ад, для Морриса это значения не имело.
— Скажите, в чем меня обвиняют?
— Вы не помните?
— Спиртное вызывает у меня амнезию.
— Неужели?
— Да, — кивнул Моррис.
Может, стоило предложить записные книжки для обмена, хотя сама мысль об этом вызывала боль. Но даже если бы он сделал такое предложение… или если бы Каф-ферти сделал такое предложение… оценил бы прокурор значимость содержимого записных книжек? Законники — не филологи. Возможно, для прокурора самый великий писатель — Эрл Стэнли Гарднер. Даже если записные книжки — все эти прекрасные «Молескины» — произведут впечатление на представителя юридической системы штата, что выгадает он, Моррис, отдав их? Получит одно пожизненное заключение вместо трех? Ха-ха!
«Я не могу, ни при каких обстоятельствах. И не пойду на это».
Энди Холлидей, возможно, был гомиком, благоухающим «Английской кожей», но мотивацию Морриса определил правильно. Кертиса и Фредди интересовали только деньги. Когда Моррис заверил их, что из старика можно будет вытрясти тысяч сто, они ему поверили. Рукописи Ротстайна? Для этих двух невежд написанное Ротстайном после 1960 года значило не больше, чем выработанная золотая жила. Сложись все по-другому, он бы предложил Кертису и Фредди свою долю денег за их долю записных книжек и не сомневался, что эта его идея прошла бы на ура. Если бы он отдал записные книжки сейчас — учитывая, что в них содержалось продолжение саги Джимми Голда, — то не получил бы за них ничего.
Кафферти постучал телефонной трубкой по плексигласу. Потом вновь поднес ее к уху.
— Кафферти вызывает Беллами. Кафферти вызывает Беллами. Выходите на связь, Беллами.
— Извините. Задумался.
— Немного поздновато, вы не находите? Постарайтесь не отвлекаться, будьте так любезны. Обвинения вам будут предъявлены по трем пунктам. Мой совет, если вы соизволите его принять: не признавайте своей вины ни по одному. Потом, представ перед судом, вы можете признать свою вину, если сочтете, что вам это выгодно. О залоге даже не заикайтесь, потому что Буковски не смеется: она квохчет, как ведьма.
Худшие опасения подтвердились, подумал Моррис. Ротстайн, Доу и Роджерс. Тройное убийство.
— Мистер Беллами? Наше время летит, и я теряю терпение.
Телефонная трубка сползла с уха, и Моррис с трудом вернул ее на место. Теперь уже ничего не имело значения, однако этот адвокат с простодушным лицом Ричи Каннингэма [6] и необычным баритоном мужчины средних лет продолжал говорить, и слова, вливавшиеся в его ухо, в какой-то момент начали обретать смысл.
6
Ричи Каннингэм — главный герой комедийного телесериала «Счастливые дни», выходившего на телеканале ABC (1974–1984).
— Они двигаются снизу вверх, мистер Беллами, от легкого до самого тяжелого. Пункт первый: сопротивление аресту. На этапе предъявления обвинения вам целесообразно не признавать своей вины. Пункт два: нападение при отягчающих обстоятельствах, и не только на женщину. Вы также врезали первому подоспевшему копу, прежде чем он надел на вас наручники. Не признавайте вины и здесь. Пункт три: изнасилование при отягчающих обстоятельствах. Потом они могут добавить попытку убийства, но пока это только изнасилование… если про изнасилование можно сказать «только». И тут вы не…