Кто не спрятался…
Шрифт:
– Мне-то почем знать?
Впрочем, мы с Рафферти – полезли бы. Нам этого даже хотелось, да только мандраж был слишком силен. Нам удалось тогда порыскать у мусорных баков и даже заглянуть в подвальное окно… но потом кретин Джимми Берд спугнул нас, и мы дали деру. Может, детвора сейчас посмелее. Воспоминание о том случае снова сплотило нас.
– Для такого надобно быть наглухо отбитым, – заметил Рафферти.
– Наглухо – не то слово.
Он залил в себя последние остатки пива – и добавил:
– Впрочем, кто его знает…
Глава 6
На работе выдался
Дома я принял душ и побрился, выпил чашку кофе и умял купленный на вынос в «Сахарном уголке», местной кафешке, бургер. Оделся, собрался, вышел на улицу. Старый черный пикап, проржавевший и скрипучий, выжидал меня у бровки тротуара через дорогу. Я доехал до дома Кейси, припарковался неподалеку.
Большеват он оказался – для трех-то жильцов. Интересно, мама Кейси сама с ним управлялась? Найти домработницу в Дэд-Ривер – плевое дело, да еще и не самое дорогое, тут ведь не Голливудские холмы.
Я взошел по ступенькам на свежевыкрашенное белое крыльцо и позвонил в звонок. В гостиной горел свет. Я услышал чей-то глубокий вздох, а за ним – звуки неторопливых шагов из коридора.
И вот дверь отворил отец Кейси.
Он оказался мужиком внушительных габаритов, широченным в плечах, под метр девяносто ростом. Для своих предположительных пятидесяти с небольшим форму он сохранил прямо-таки завидную – но в русой шевелюре уже пробивалась седина, а глаза, оказавшиеся на уровне на дюйм-другой выше моей макушки, от мира отгораживали строгие очки в роговой оправе черного цвета. Выглядел отец моей зазнобы довольно-таки усталым, да и цвет кожи, если приглядеться, отдавал нездоровой серостью. Он сонно, будто филин, моргнул, рассматривая меня через приоткрытую дверь, – радужки, где-то на одну четвертую тона темнее лазурных очей Кейси, сверкнули в полумраке коридора.
– Чем обязан?
Я протянул ему руку:
– Дэн Томас, мистер Уайт. Меня ждет Кейси.
Он, выглядя немного сбитым с толку, рассеянно пожал мне руку. Я задался вопросом, а не заработал ли он себе плохую кожу выпивкой.
– А, вот как. Ну, заходи.
Он отошел в сторону и приоткрыл дверь пошире. Я зашел. Внутри дом был красив на диво. Гораздо лучше здешней среднестатистической летней резиденции. Мебель тут была в основном антикварная – пусть и не лучших марок, но в хорошем состоянии. Вся деревянная отделка блестела так, будто ее недавно отполировали; один угол целиком занимало роскошное шведское бюро.
– Ке-е-ей-си! – окликнул отец, выглянув в лестничный пролет.
– Иду-иду! – донесся издалека поспешный ответ.
Садиться ни один из нас не стал. Да и болтовня как-то не заладилась. Видно, до моего прихода он читал газету – скрученная в трубку, она была зажата у него в массивном кулаке. Болеет он или нет – раздражать его попусту я сейчас не хотел.
Кейси упоминала, что он – банкир, но представить этого типа сгорбившимся за письменным столом и подбивающим циферки было непросто. Если б не дурной тон кожи, я бы заподозрил в нем кого-то из сферы физического труда на открытом воздухе. Интересно, где он так подкачал плечи? Осмотревшись немного, я заметил на стене над бюро большое фото
Перехватив мой взгляд, он улыбнулся.
– Йельский клуб рестлинга, тысяча девятьсот тридцать восьмой год. Вон в том ряду крайний слева – я. Двенадцать побед, всего два поражения.
– Ого, круто.
Вздохнув, он сел в большое мягкое кресло у камина. В его ровном баритоне не было энтузиазма – он звучал глухо, мертво. Да и взгляд у него был потухший – как если бы из глаз Кейси вытянули всякую оживленность и отняли бы даже ту чуть волнующую непонятную глубину, каковую я находил такой привлекательной. Его глаза напоминали стеклянные протезы. Возможно, он взаправду очень серьезно болеет, если вовсе не при смерти был.
– Где работаешь? – вяло спросил он. Что ж, разговора не избежать.
– На лесопилке, с деревяшками вожусь.
Последовал отстраненный кивок. Повисла пауза. Он уставился в пустоту прямо перед собой.
– На жизнь хватает? – разродился он наконец вторым вопросом.
– С напрягом, но в здешних краях выбора особо нет. На плаву меня срубает морская болезнь.
– Сам море не люблю. – Он хохотнул. Но без веселости. Смех был таким же безжизненным, как и все прочее в нем.
– А у вас дом красивый. – Как и говорил, собеседник из меня отпадный.
Еще кивок. Казалось, для этого человека я вроде соринки на ковре. Я просто не заботил его, вот и все – может, это даже к добру. Казалось, держать в уме сам факт моего пребывания здесь требовало от него некоторых душевных усилий.
С лестницы послышались шаги. Взгляд загадочного родителя Кейси худо-бедно прояснился, сфокусировался на мне: ого, этот парень все еще здесь.
– Будьте осторожны с моей дочуркой, мистер Томас.
– Э… хорошо, сэр.
Шаги приближались. Он снова отвернулся, и на этот раз я проследил, куда его внимание то и дело сносит. На другом конце комнаты стоял маленький столик с вазой для цветов, пепельницей и парой фотографий в золоченых рамках на нем. На одной – Кейси несколько лет назад; надо думать, со школьного выпускного. На другой, студийного качества – кареглазый малыш лет шести-семи, улыбающийся на тот забавный детский манер, когда губы плотно сжаты и зубов не видать.
О том, что у нее есть брат, Кейси ни разу не обмолвилась.
Я глянул на мистера Уайта. Он напряженно разглядывал снимки, на лбу у него – высоком, бледном, с парой глубоких морщин – проступила испарина. Было непонятно, на Кейси он больше смотрит или на парнишку.
– Готов?
Она спрыгнула с последней ступеньки – наряженная в обтягивающий топ, будто нарисованный прямо на коже чьей-то уверенной рукой, чуть запыхавшаяся, пахнущая чистотой и гелем для душа.
– Да, пойдем, – откликнулся я.
Она подскочила к отцу и чмокнула его в щеку.
– Пока, пап.
Ему удалось выдавить слабую улыбку. Особых родственных чувств между отцом и дочерью что-то не наблюдалось.
– Ты допоздна?
– Не знаю, может быть. Если да – пожелай за меня маме спокойной ночи.
– Хорошо.
Он поднялся – бездумно, но с некоторым усилием. Просто привычка была в нем сильнее осознания причиняемых ею неудобств. Ну, так казалось с виду. Когда дама покидает комнату, надо встать. Даже если речь идет о собственной дочери. Тут чувствовались годы муштры. Кто сказал, что привычки делают жизнь легче?