Кто поедет в Трускавец
Шрифт:
– Все понятно, – сказал я. – Ты, кажется, в медицинский поступала?
Свинюшка ты, – беззлобно сказала она. – А я его еще жалею. Вот твоя противная лаборатория, куда я отныне ногой не ступлю.
– Завтра же придешь, – пообещал я. – После того как весь ее коллектив явится к тебе и объяснит тот факт, установленный в результате многолетних исследований, что ты самая красивая среди всех женщин страны, не имеющих высшего образования. Так сказать – «мисс необразованная женщина», прости, точнее – «мисс – среднее образование».
– Очень интересный факт, – поразмыслив, сказала она и улыбнулась. – Приходите все вместе и еще раз подробно объясните мне это. Может быть, я вас всех за это чаем угощу.
Все было в порядке. Показания приборов и стабильность прохождения реакции точно соответствовали графику, не было ни одной неприятной неожиданности.
Медленно, но неуклонно наливались соком зрелости прекрасные плоды – Результат, Успех и Признание, первый сбор которых, по моим расчетам, должен был состояться месяцев через семь-восемь. И ребята были все на месте, и все были искренне рады моему приходу, что доставило мне такое же удовольствие, пожалуй, не меньшее, как чтение последних страниц лабораторного журнала.
И все-таки в атмосфере этой комнаты ощущалось наличие чего-то непривычного. Ярко светило солнце, но ласточки почему-то летали низко над самой травой, а издали доносились еле слышные, но отчетливые раскаты. Все трое сидели за лабораторным столом и дружно поддерживали беседу, стенограмма которой представила бы интерес для самого узкорафинированного научного журнала, настолько она была лишена слов и понятий, не имеющих самого непосредственного отношения к нашей работе. Я помолчал, давая им возможность разразиться по своей инициативе. Инициативы проявлено не было.
– Ладно, – вздохнув, сказал я. – Выкладывайте, в чем Дело.
Все трое переглянулись, но не проронили ни слова. Я с досадой подумал, что не мешало бы позвонить и сообщить завхозу, что весна наступила, как всегда, в установленные сроки, и по этой причине можно было бы перестать так яростно отапливать здание института. Было очень жарко, я чувствовал, как у меня вспотел лоб.
– Тимо, сделай одолжение, открой форточку. Как вы выдерживаете эту жару? И ради бога, объясните мне, что здесь происходит? Алик, говори ты, и поскорее, я пришел ненадолго, у меня еще дела.
– Тимо уходит, – сказал Алик.
– Так. Прекрасное известие. Ай да Тимо! Это правда?
Тимо, стоя – на табурете у окна, кивнул головой.
– А почему он уходит?
– Он говорит, – сказал Алик, – что ему предложили на химкомбинате место начальника крекинг-установки, зарплата на сорок рублей больше, чем у нас.
– Это правда?
Тимо вздохнул и опустился на пол.
– Все правильно, – сказал я. – Кроме суммы. Эти сорок рублей звучат как тридцать сребреников… А, Тимо?
– Зря ты так, – вяло сказал Тимо. – Ничего особенного, перехожу на другую работу. – Он старательно прятал от меня свои глаза.
– Эх, Тимо, Тимо! Одевайся, пошли. Проводи меня немного. Или ты и разговаривать не хочешь?
– Да ладно, – сказал Тимо, – ничего особенного не происходит. Ухожу на химкомбинат. Ждал тебя…
– Дождался. Пошли! Вы, ребята, извините меня, я тороплюсь. Придется с этим карьеристом по дороге поговорить. Мы вышли на улицу и пошли по направлению к рынку.
– Рассказывай.
– Да нечего рассказывать, – сказал Тимо. – Ухожу на химкомбинат. Ничего особенного. Хорошие условия.
– Вон до той будки…
– Что до будки? – подозрительно спросил Тимо.
– Я буду терпеть эти «ничего особенного» и «химкомбинат».
– Не гожусь я для этой работы, – объявил Тимо еще раньше, чем мы дошли до будки. – Я же давно над этим думаю.
– И это все? Тимо кивнул.
– Индюк! – с облегчением сказал я. – Я-то думал! Так и сказал бы, что из-за этой дурацкой вчерашней ошибки ты так расстроился.
Тимо даже приостановился:
– Ничего подобного. Никакого отношения я к ней не имею. Я давно решил. А несколько дней назад решил окончательно. Пойду на химкомбинат и буду там спокойно работать. Крекинг-установку я знаю хорошо… А институт не для меня. В теории я просто слаб. Какой из меня ученый! Да ты сам знаешь.
– Что я знаю?
– Да ты сам сколько раз говорил, что у нас в институте на каждые десять человек приходится всего двое, из которых может получиться что-нибудь путное в смысле науки. Остальные все иждивенцы. Ты думаешь, я забыл? – Все время помню.
– Тимо, это же нечестно! Почему же ты решил, что я имею в виду тебя?
– Не ты. Я это решил.
– А ты не подумал, что можешь ошибиться?
– Подумал…
– Ну и что?
– Пока думал, заявления не писал, а когда решил окончательно, написал.
– Все это не так. Работаешь ты нормально.
– Как арифмометр, – сказал Тимо. – Как логарифмическая линейка. А я ведь должен работать как ученый. Да ты сам знаешь, что я прав.
– Не знаю, – сказал я сердито. – Ничего не знаю. Легче всего на меня все свалить. А сейчас тебе уходить нельзя. Подожди окончания работы, а потом уходи куда хочешь.
– Нет.
– Что нет?
– Ждать долго, – объяснил Тимо. – И потом, какое я имею право на эту работу? Никакого.
Тимо стоял передо мной и смотрел мне прямо в глаза.
– Выбрось ты все это из головы, – сказал я. – У каждого бывают сомнения, но решать вот так, как ты, бесповоротно, никто не имеет права.
– А я не сразу.
– Откуда тебе эти мысли в голову полезли?
– Ты знаешь, я раньше над этом как-то не думал, – сказал Тимо. – А после того как женился, и особенно после того как у нас ребенок появился, я все больше стал думать о себе и вообще о жизни. И тебя часто вспоминал, ты же мой самый близкий друг. И потом я вдруг понял, что я и есть тот иждивенец, о котором ты говорил. А я не хочу быть иждивенцем. И эту степень я не хочу получать за чужой счет. Никто мне не скажет этого. Даже, может быть, и не узнает. Но я-то буду знать, что я иждивенец. И всю жизнь так. Не хочу.