Кто помнит о море
Шрифт:
Камень легкий, живой? На другой день я обнаружил только пустую раковину — это все, что от меня осталось, а ее содержимое — моя сущность — было исторгнуто этой ночью, Я опасался, как бы неведомое существо не появилось вновь на следующую ночь, но оно больше не приходило. Значит, меня выпотрошили за один раз? В то же утро я нацарапал на стене рассказ об этом событии в надежде, что когда-нибудь — а почему бы и нет? — об этом станет известно Нафисе. С той поры надпись все глубже врезается в камень. Меня это ничуть не удивляет, и так как, пройдя насквозь, она уже проявилась на другой стороне стены, какие-то незнакомцы приходят украдкой, чтобы потрогать ее руками. Как раз этого я и хотел.
С того дня соседи снова стали бродить по городу, каждый из них стучит, где может, своим камешком.
Теперь, как только раздается стук, все, затаив дыхание, разом умолкают. Каждый из обитателей дома готовится получить в свою очередь сообщение, не обязательно такое же точно, как было получено мной, но,
Сегодня утром, например, весь дом застыл в ожидании, но ничего особенного не случилось. Жильцы снова отправились в странствие по переходам. Мне тоже не оставалось ничего другого, как продолжать мои поиски, блуждать на ощупь по улицам полуразрушенного, покрывшегося плесенью города. Море медленно накатывало, ударяя волной о крепостную стену. Несколько минут я шел ему навстречу, чувствуя себя счастливым, успокоенным, хотя мне лично оно уже ничего не могло принести. Распахнув настежь ворота, город все еще спал, напоенный свежей прохладой. Вода посылала колеблющийся отзвук утренней разноголосицы, а я вслушивался в этот нестройный хор голосов — невидимый, бесплотный свидетель, застывший над волнами. И порой мне казалось, что я понимаю язык вод: в эту минуту, скорые, как рождающееся недоверие, они заговорили о чем-то другом, а лотом вновь незаметно взялись за старое — все та же знакомая песнь, и снова я старался уловить смысл, проникая в тайну то одного, то другого слова. День восставал из пепла, и волны в мгновение ока куда-то укатили, словно ушли в землю. Я продолжал свой путь, пытаясь отыскать их следы, надеясь догнать их — напрасная надежда. Не зная, куда дальше идти, я пошел вперед, чтобы не возвращаться назад, и углубился под землю. «Тем хуже, — сказал я себе, заметив это, — судьба города отныне мне безразлична». И в этот момент я вдруг почувствовал, как что-то оборвалось во мне. И все-таки я продолжал свой путь, стараясь ни о чем не думать. Сначала я оказался в полумраке, затем, вопреки тому, что принято думать, стал почему-то подниматься вверх, и вот меня уже окутала полнейшая тьма. Но недолго я блуждал в потемках и скоро очутился в конторе Османа Самеда, который, склонившись над столом, изучал лежавшую перед ним толстенную книгу. Наверное, проверял счета. Он даже головы не поднял мне навстречу, словно мое присутствие ничего не значило, словно я вообще был призраком. И хотя на улице стоял ясный день, в конторе царил сумрак, нельзя было ничего разглядеть. А Осман Самед, видимо, был доволен и отсутствием освещения, и этой сумрачной атмосферой. Он так был увлечен своей работой, что я уж потерял было всякую надежду. Но тут он внезапно захлопнул книгу и, не меняя положения, глянул в мою сторону. При этом он приподнял руку, лежавшую на книге, которая излучала прозрачный свет. «Так вот он как освещается». Я подошел вплотную к столу, положил на него обе руки и заговорил. Как обычно, это оказались вовсе не те слова, которые я собирался сказать! Говорил я что-то совсем другое. Откуда они брались, эти слова, кому нужны все эти невнятные путаные фразы, точный смысл которых посторонний человек не может уловить, зачем этот шепот, эти бесполезные объяснения, оправдания, с которыми я приставал к нему без всякой на то необходимости, к чему все эти доказательства, которые я пытался представить в подтверждение своих слов, эти бесконечные отклонения, из-за которых я порой терял нить рассуждений? Причем я прекрасно сознавал, что делаю, и мучился этим.
Осман Самед снова уронил руку на книгу, и снова комната погрузилась во тьму. Я умолк. Он уже не глядел на меня, а только кивал головой, как бы выпроваживал меня, и опять углубился в чтение или просто делал вид, что разбирает свои бумаги, письма.
Я прошел сквозь туннель в обратном направлении, визит мой был бесполезен. Вынырнув оттуда и очутившись под палящим полуденным солнцем, я почувствовал себя совсем потерянным. Он ничего не понял из моих слов, это ясно, но я не отчаиваюсь и хочу снова зайти к нему как-нибудь на днях; надо только хорошенько продумать, что ему следует сказать. Тогда я смогу изложить все как следует… А сам ловлю себя на мысли: за это время мне станут известны еще какие-нибудь тайны.
С тех пор, как я побывал у него, стоит мне выйти на улицу, стены тут же смыкаются у меня за спиной — словно угадав мои намерения, они пытаются помешать мне, сделать так, чтобы я никогда туда не вернулся. Но когда, внезапно оглянувшись, я замечаю, что все они преспокойно стоят на своих местах, мои подозрения кажутся мне необоснованными. Хотя вовсе не обязательно быть семи пядей во лбу, чтобы разгадать их маневры.
Правда, взвесив все основательно, нельзя не согласиться, что чувствуют они себя неуютно и все-таки смеются нам в спину. Они поймали нас в свои сети, подчинили себе нашу жизнь. Взять, к примеру, меня — вообразите, я вынужден бегать всюду, едва ли не выпрашивая защиту, которая положена мне по праву, мне приходится совершать чудеса изобретательности только для того, чтобы выжить. На основе собственного опыта я наконец понял причины, которые заставляют их действовать таким образом. Присмотритесь к ним хорошенько, когда они занимаются в городе своим делом, и вы увидите, что они глухи и слепы ко всему, что их окружает, и тогда вам все станет ясно. А ведь это наши стены.
Я пытаюсь проложить себе дорогу, но не могу найти пути. Может, потому, что ищу не там, где нужно, или потому, что мне не хватает… сам не знаю чего. И чем больше я упорствую, тем меньше мне удается сделать, все оборачивается против меня. Вся наша надежда на море, и потому я решил вверить ему свою судьбу, даже если мне суждено превратиться в камень. Только в его взоре можно еще отыскать то, что некогда именовалось состраданием. Просто удивительно, почему я порой забывал об этом. Да будет мне даровано прощение! Город, новые сооружения — каким ничтожным кажется мне теперь их могущество, что за несбыточная фантазия — верить, будто можно найти тепло и укрыться в стенах города, а ведь есть такие, кто и сейчас верит в это. Выигранное время оказалось на самом деле потерянным.
Море по-прежнему занято своими играми, с наступлением ночи оно готовит нам постель. Как-то вечером Мамиа обратила на это мое внимание.
— Уж не собираешься ли ты плакать? — спросил я.
— Кто, я? Посмотри.
И она провела пальцем по своим сухим ресницам, а потом заснула с открытыми глазами. И тут я подумал о Нафисе. Море в этот момент потихоньку ушло.
С тех пор жизнь для меня начинается только по ночам. Каждая новая ночь находит свое продолжение в следующей, а днем я живу воспоминаниями. В городе, который, даже будучи мертвым, остается настороже, это ограждает от многого! Представив себе, что бы сказали по этому поводу мы с Нафисой, я начинаю смеяться. Вот уже несколько ночей у меня вошло в привычку подходить к воротам города, и пока море резвится предо мной, бросаясь то в одну, то в другую сторону, я подстерегаю отблески пламени, словно поджидающего меня у кромки воды. И вот, внимательно наблюдая за ним, я стал замечать, что оно с каждой ночью разгорается все ярче, только не могу понять: звезда ли это, жаждущая крови, или пылающая роза в руках Нафисы?
Как странно после этого возвращаться к дневной жизни, которая идет своим чередом, будто ничего не случилось. На улицах полно народа, шум, гам, открытые лавки, праздные люди на террасах кафе, из тех, что проводят жизнь в бессмысленной беготне, словом, жизнь, которую не удалось уничтожить новым сооружениям, продолжается. Я гляжу вокруг, не в силах понять, что же все-таки происходит. И хожу всюду, куда еще можно пройти. В самом деле, мне остается только получше приготовиться к следующему своему свиданию с Османом Самедом. Я не отступлюсь до тех пор, пока коварные стены не сомкнутся надо мной. Я живу надеждой на эту встречу. Строю самые разнообразные планы, продумываю до мелочей окончательное объяснение, рассчитывая убедить его, представив ему неоспоримые доводы. Немалую помощь в этом деле оказывает мне ночь. Ее влияние благотворно. Ночь указывает мне путь. И ночь, и море… В сущности, они так похожи. Но, прежде чем обратиться к Осману Самеду, мне следует вести наблюдение за розой или за звездой, это непременное условие. Пытаюсь представить себе, как пройдет наша встреча на этот раз: сначала он наверняка будет растроган и станет упрекать меня за то, что я медлил снова прийти к нему, а у меня от волнения на глаза навернутся слезы. Потом он скажет, что я могу располагать им… Его присутствие у входа в подземный город внушает мне бесконечное доверие.
Сегодня, уладив кое-какие дела и вернувшись домой к полудню, я заметил два зеленых автомобиля, остановившихся у входа. В них никого не было, и я замер на месте. К счастью, сразу же собрались любопытные, иначе мое присутствие не прошло бы незамеченным. Пустые машины. Это означало, что те, кто приехал на них, вошли в дом. Я стоял, не двигаясь, отрешившись от того, что предстало моим глазам, и более всего на свете опасался привлечь к себе нечаянно внимание. Повернуть обратно? Это как раз то, чего ни в коем случае не следовало делать. Через несколько минут началось какое-то движение, появились чьи-то платья. Лиц я не различал. Они открыли дверцы, тут же заработали моторы, и машины тронулись. Любопытные разошлись, улица приняла свой обычный вид. Я все еще стоял на месте и как бы заново проживал только что происходившую на моих глазах сцену. Войти в дом казалось мне столь же немыслимо, как немыслимо было недавнее бегство. Я воображал, что эти женщины привезли Нафису, подобно тем, другим, которые когда-то в таком же необычном автомобиле привезли ее в день нашей свадьбы. «Только бы все это кончилось, и лучше бы уже наступило завтра, а еще лучше — прошла бы целая неделя», — высказал я вслух свои мысли.
Где-то по соседству послышался рев осла, мимо проносились машины, велосипеды, улица очнулась от своего оцепенения, И я решил: надо войти — и вошел. Как только я появился во дворе, навстречу мне бросилась Зулейха. Она со смехом рассказала мне, что за мной приезжали от какого-то Османа Самеда, но, не застав меня дома, эти люди уехали, не назвавшись и не оставив своего адреса. И снова, пока она все это рассказывала, я, затаив дыхание, обливался холодным потом. Я надеялся на чудо… и вот оно свершилось.