Кто придет меня убить?
Шрифт:
Платье состояло из нескольких металлических планок, огромной бархатной розы и клочков алого целлофана. Все вместе производило эффект охапки мусора.
Но он настойчиво повторил:
– Ты сперва примерь! Оно здорово подчеркивает фигуру! Такого ты еще не видела, верно?!
– Видела и не такое, – отрезала Олеся. – Но я в эту штуку не полезу!
Однако любопытство оказалось сильнее. Анн умолял ее хотя бы попробовать, и она разделась – совсем не смущаясь его взгляда. Когда она осталась только в трусиках и колготках, он нерешительно попросил:
– И
– Что, все снять?!
– Все. Да ты не бойся, я тебя не трахну, это же только работа!
Олеся улыбнулась – ей уже становилось весело. Безумно интересно дурить этих двоих, изображая кого угодно, только не профессиональную модель! И сняла все остальное.
– Юнисекс! – завопил Анн, рассматривая ее тонкое тело. – Это же натуральный юнисекс!
– Что такое? – прибежала Катрин, увидела Олесю и замерла на месте. Протянула удивленно:
– Действительно, юнисекс… Ты просто сокровище! Это изумительно! Никакого пола! Анти-женщина!
– Что такое юнисекс? – сердито спросила Олеся, беря в руки модель Анна и с опаской ее рассматривая. – Болезнь такая? Вроде дистрофии?
– Дурочка, это объединенный пол! Мода для всех!
Новая волна! Тенденция года! – захлебывался Анн. – Надевай, надевай!
Они вдвоем с Катрин помогли Олесе одеться. Когда Анн распределил планки по своему разумению, расправил целлофановые клочья вдоль ее бедер, немножко отогнул в сторону розу – она приходилась как раз над лобком, – Олеся немного разобралась, что к чему. До пояса она была почти голая – две планки пересекали грудь, две сходились на спине.
Они совсем не гнулись, она чувствовала себя как в доспехах, правда, планки были тонкие и узкие. Металл холодил ее острые сосцы, но вскоре нагрелся от ее тела. Юбка из целлофана начиналась ниже пупка, оставляла открытой верхнюю часть ляжек, но пышно струилась по ягодицам. А роза выполняла функцию трусиков – правда, весьма условную функцию, потому что при любом движении немного отгибалась в сторону.
– Ты, наверное, сумасшедший… – пробормотала она, оглядывая себя в зеркале. – Ты думаешь, что прославишься с такими идеями?
– Твое дело стоять, как скажут! – рассердился он.
Катрин цыкнула на него:
– Спокойно! Мы еще не начали снимать! Мари, пойдем, я покажу тебе, где надо встать.
– А туфли? – спросила Олеся, проходя на освещенное пространство.
– Ты будешь босая, – угрюмо сказал Анн. – Райской птице туфли не полагаются.
– Ах, так я райская птица! – усмехнулась Олеся. – Мне надо чирикать?
– Не обязательно, – ответила Катрин, наводя на нее объектив. – Что ж.., ничего. А попробуй подвигаться!
Олеся послушно подвигалась, поменяла позу, слегка подняла подбородок… Теперь она стояла в профиль к объективу, прикрыв глаза, чуть приоткрыв рот, забыв о камере, о зрителях, о своем обнаженном теле… Внезапно на нее подул легкий ветерок, целлофан зашуршал, отлетел назад, волосы надулись парусом… Она изумленно открыла глаза, услышала щелчок – первый снимок был сделан. Анн стоял за кругом света, направив на нее огромный вентилятор.
– Еще, еще! – лихорадочно закричала Катрин. – Забудь обо мне!
«Все вы так говорите… – подумала Олеся. – Я-то забуду вас, и вы забудете меня, как только я буду вам не нужна… Хорошо, наплевать…» Она подняла голые руки, заломила их в жесте отчаяния, откинула голову назад, поднялась на цыпочки… Еще щелчок. Странно, но сейчас она чувствовала вдохновение, все движения давались легко, доставляли удовольствие… Ей казалось, что она движется во сне, позирует в последний раз, позирует для снимков, которые никто никогда не увидит… Где-то в Париже останется ее лицо, оно будет лежать среди пыльных потрепанных книг по искусству, в захламленной квартире, под диваном, на котором будет спать Анн со своими девушками… Будущего не будет. «Тем лучше, – сказала она себе. – Пусть не будет никакого будущего. Контракт расторгнут. Я никогда не буду сниматься, я вернусь в Москву… Моя карьера кончилась. Зачем мне карьера, когда у меня будут деньги. И он, он!»
– Гениально… – услышала она голос Катрин. – Ты не устала? Может, сделаем перерыв?
– Снимай… – ответила Олеся. – Наплевать, снимай! Я не хочу останавливаться.
– У меня руки дрожат… – с нервным смешком ответила та. – Слушай, ты уверена, что никогда раньше не позировала?
Олеся не ответила, повернулась к ней лицом и снова услышала щелчок. Странный сон: шуршание алой юбки, холодная комната, крысы в подворотне, два окна на четвертом этаже, глаза Катрин, глаза Бориса, глаза, которые смотрят, глаза, которые закрываются… Она вдруг покачнулась, схватилась за голову обеими руками. Вентилятор умолк.
– Что с тобой? – Анн подбежал, схватил ее за плечи. – Тебе плохо?
– Голова… – прошептала она. – Подожди, я сейчас…
– Тебе лучше сесть. – Катрин тоже подскочила, помогла ей дойти до дивана, – Часто это с тобой?
– Первый раз… Ничего, пройдет… Мне вдруг стало страшно…
– Страшно? – Те двое переглянулись, и она поняла, что пора уходить. Она все равно не смогла бы им рассказать, чего испугалась в этот миг, о чем думала, кем была на самом деле. А позировать и думать об этом она не могла. «Я сумасшедшая, – выругала она себя. – Мне надо быть у того дома, а я тут занимаюсь чепухой. Захотелось немного пожить… Да что это я в самом деле?! Я и буду жить, буду, только надо пережить завтрашний день! Это все крысы…» Мысли путались, голова немного кружилась, она очень устала.
– Вы меня простите, но я больше не могу работать, – сказала она, пытаясь улыбнуться. – Я поеду.
Увидимся как-нибудь.
– Я сделала всего три снимка…
– Катрин, человеку плохо! – возмущенно ответил ей Анн. – Не приставай к ней! Мари, ты не обманешь нас? Ты удивительно позировала, просто удивительно…
Я сразу, как тебя увидел, понял, что у тебя дар. Ты вернешься? Ты мне позвонишь?
– Конечно я вернусь, – ответила Олеся, вставая и проходя в ту комнату, где оставила одежду. – Я тебе позвоню.