Кто придет меня убить?

Она выбрала удобную позицию для наблюдения – выбрала уже неделю назад, когда в первый раз пришла сюда следить за квартирой. Но теперь ей казалось, что место неудачное, ее увидят… Увидят соседи – вдруг кто-то выйдет на площадку, и тогда весь план провален. А может быть, какая-нибудь любознательная бабка уже смотрит в глазок и сейчас откроет двери и сладким голосом спросит: «Лизочка, а ты что тут делаешь?»

«Самое худшее, – сказала она себе, – что меня все тут знают. Меня сразу найдут. Я сошла с ума, раз пришла сюда! Половина девятого. Где же они?!»

Ей послышался

Сперва, не совладав с собой, она отпрянула назад, прижалась к стене. Потом приказала себе быть смелой, сделала маленький шажок вперед и посмотрела вниз сквозь шахту лифта. Дом был старый, и лифт был допотопный – деревянная кабина ездила вверх-вниз по лестничному проему, окруженному проволочной сеткой. На лестнице было сумрачно, и если бы кто-то внизу поднял случайно голову, он не увидел бы Лизу за такой «вуалью». Но никого не было. Руки у нее тряслись, она поспешно открыла большую кожаную сумку, висевшую на плече, и проверила, не забыла ли перчатки. Нет, вот они – черные, шелковые, перчатки роковой женщины, перчатки воровки. «Я им всем покажу! – сказала про себя Лиза. – Подожди, мерзавец, подожди… Даже если меня засекут, ты меня не посадить, нет… Побоишься скандала, захочешь быть чистеньким… О, сейчас тебе просто необходимо быть чистеньким, ты сейчас просто ангел небесный… А ангелы в суд не подают, они прощают, и ты простишь!»

Легкий, еле слышный щелчок, потом еще один – кто-то внизу открывал замок. Этот звук был так знаком ей – три года она каждый день щелкала вот так этими замками – сперва верхним, потом нижним. Потом открывала дверь.

И сейчас дверь открылась. Лиза молниеносно присела на корточки, стараясь стать как можно незаметней. Она уже не думала, что боится, не думала, что кого-то ненавидит… У нее вдруг появилось захватывающее чувство охотника, который сидит в засаде и подстерегает дичь. «Как я и думала, – сказала она себе. – Девчонке пора в Школу».

Действительно, на площадку вышла девочка лет восьми-девяти на вид, в красном джинсовом костюмчике, с ярким рюкзачком, повисшим на одном плече. Мягко ступая кроссовками, она стала спускаться по лестнице, даже не посмотрев вверх, на Лизу. Голову девочка держала опушенной, словно была обижена или не проснулась окончательно. На ее светлые волосы упал солнечный луч из окна на площадке, вспыхнул и исчез. Лиза перевела дух и посмотрела на часы. «Без пятнадцати девять. Семья начинает расходиться. Интересно, кто выйдет сейчас?»

Вышел он. Лиза узнала его прежде, чем увидела, по тому, как стукнуло сердце. "Я тебя ненавижу, ненавижу… – быстро повторила она про себя, чтобы набраться храбрости. – Ах, какие мы нарядные, какие мы красивые! Что же ты не побрился, ангел мой?

Непростительно при новой-то жене! Или она и так любит? Конечно, в тридцать два года, что же ей еще делать… И ты при ней постарел, почти ее ровесник стал… Какие круги под глазами…" Он стоял на площадке перед дверью, почему-то не торопясь уйти.

Лифт он не вызвал, просто стоял, засунув руки в карманы светлой замшевой куртки, глядя прямо перед собой отсутствующими глазами. Лиза сомневалась, видит ли он что-нибудь вообще или нет. Она жадно смотрела на это лицо, узнавая и не узнавая его.

Конечно это его лицо, ей ли не знать. Загорелое, выхоленное лицо, высоко очерченные брови, такие аккуратные, словно их выщипали и подрисовали, круглые глаза чуть навыкате, две морщинки возле губ – словно он вот-вот широко улыбнется… Темные волосы ежиком, и эта манера поднимать одно плечо чуть выше другого и стоять на расставленных ногах;, чуть покачиваясь взад-вперед… "Чего ты ждешь? – мысленно спрашивала она его. – Зачем ты тут стоишь?

Что случилось?" А она уже видела, что что-то случилось. Эти глаза, бессмысленно глядящие прямо перед собой. «Ты что-то обдумываешь, ты нервничаешь, – разглядывала его Лиза. – Поссорился с женой? Что ж, давно пора, медовый месяц позади… Женщины надоедали тебе и за несколько дней, а вы прожили уже четыре месяца. Раскаиваешься? Устал от нее? А может быть… Думаешь обо мне? Ну, подними голову! – вдруг мысленно прокричала она, сорвавшись. – Подними голову, дурак проклятый, посмотри на меня, посмотри, до чего ты меня довел, скажи, что ошибся! Посмотри на меня, чего ты ждешь!»

И вдруг, словно услышав ее мысли, он поднял голову – совсем чуть-чуть и посмотрел прямо на нее, как показалось Лизе. Во всяком случае, он, не мигая, разглядывал шахту лифта, упершись взглядом в одну точку – ту самую, где находилось ее лицо. Лиза, как завороженная, отвечала ему таким же застывшим взглядом. Она в этот миг забыла, как точно все просчитала. Он не мог ее видеть – площадка, где он стоял, освещалась снизу светом из окна на лестнице, а то окно, которое могло бы осветить Лизу, было забито фанерой уже много лет, свет в него не проникал. Она его видела прекрасно, а он ее – сквозь двойную сетку и темноту – нет. И все же ей казалось, что они видят друг друга, что еще миг – и он ей что-то скажет. «Привет, козочка, как жизнь?» или что-то в этом роде. Но он ничего не сказал, опустил голову, нажал кнопку вызова лифта. Где-то наверху в шахте что-то лязгнуло, дрогнуло, и кабина поехала вниз.

Вот ее стена проплыла прямо у Лизы перед глазами, скрыла от нее мужчину на площадке. Она услышала, как он открывает дверь, как входит, как лязгает защелка на двери шахты… «Прощай, – сказала она ему, – больше я Тебя не увижу. Прощай, Олег». Кабина уехала вниз.

Лиза снова посмотрела на часы. Почти девять. Она подняла руку, откинула со лба волосы, черная блестящая челка лезла ей в глаза. Ей было жарко, руки снова дрожали. Эта встреча не прошла даром. Она много раз представляла себе, как снова увидит его, и всегда по-разному. Она увидит его и ничего не почувствует.

Он увидит ее и почувствует, что не может без нее жить.

Они увидят друг друга и почувствуют… Ну, словом, что-то почувствуют. Но в действительности все вышло куда проще. Он не увидел ее, она была в этом уверена. А она чувствовала теперь странный нервный жар, легкую тошноту, дрожь в руках, в ногах, в груди, слева, где сердце. И еще – свое полное ничтожество. "Да, я просто ничтожество, – повторяла она про себя. – Таких и бросают, и правильно делают, что бросают.

Говорила себе все эти месяцы, что ненавидишь его, а теперь готова убежать отсюда, ничего не делать, изменить своему плану. Только из-за его глаз, из-за его взгляда. Да что там врать про глаза – из-за него самого, такого, какой он есть, не лучше и не хуже… Я думала, что ненавижу, и по крайней мере за это себя уважала.