Кто придет на «Мариине»
Шрифт:
Они были «хорошей парой», и те, кто сидел в «Черном медведе», невольно обращали на них внимание. Это было кстати. Если среди присутствующих был тот, у кого за отворотом лацкана притаился знак государственной тайной полиции, пусть он тоже видит и слышит их разговор, естественный и непринужденный.
Когда они вышли из пивной, было уже совсем темно. Черные громады кораблей жались к причалам, погромыхивали якорными цепями — море штормило, и даже здесь, в заливе, по воде бежали белые барашки и подвывал ветер.
Море ночью всегда вызывало у Отто неприятное чувство какой-то скрытой, непонятной опасности. Конечно, если бы ему пришлось сейчас броситься в эту темную холодную воду, он бы не замедлил это сделать. Но даже когда он шел через линию фронта, где каждое дерево, каждый куст заставляли пристально всматриваться в темноту и сжимать пистолет, Отто не испытывал злившего его страха. И хотя он много раз заставлял себя ночью лезть в воду, избавиться от этого чувства не мог. Прикосновение в воде к чему бы то ни было заставляло его тело делать судорожный рывок в сторону. Интересно, что ощущают моряки в таких случаях? Но он не спросил об этом Кристу.
Они шли мимо кораблей, вблизи построек, и потому разговор их был по-прежнему разговором двух недавно познакомившихся молодых людей.
— Всегда, когда мы приходим из Швеции, я испытываю странное чувство. Мы часто идем ощупью к берегу, даже маяк на мысе Варнемюнде во время тревог гасят, все берега Германии погружены во мрак, они кажутся вымершими, такие они тихие, настороженные, и не верится, что совсем неподалеку отсюда Стокгольм и Бройнхем залиты светом.
— Я тоже давно не видел освещенных городов.
Они помолчали немного. Криста остановилась.
— Вот и моя посудина, — сказала она.
У причала стояло сухогрузное судно со сдвинутой далеко к корме рубкой. На борту его была хорошо различима надпись — «Стокгольм», сделанная светящейся краской.
Пароход принадлежал шведско-немецкой компании. Все суда, принадлежавшие шведско-немецким, датско-немецким, немецко-норвежским компаниям, плавали под флагами Норвегии, Швеции, Дании, но это далеко не всегда спасало их от торпед подводных лодок. Три дня назад был торпедирован и затоплен сухогруз «Кайзер», шедший тоже под шведским флагом. Он возил, как и «Стокгольм», из Швеции в Германию железную руду.
Отто и Криста выбрались на окраину порта, взошли на пустой причал, присели на кнехт. Здесь они наконец могли поговорить — опасаться было некого.
— Я привезла вам хорошие новости, Отто. Ваши последние донесения получили высокую оценку. «Хейнкель-177» широко применяется в боевых действиях, но истребители никак не могли нащупать его уязвимые места. Теперь — другое дело. И тем не менее, — Криста сделала паузу, — Центр ждет сообщений о Х-209.
У Кристы Росмайер была редкая память. Она легко запоминала почти наизусть несколько страниц машинописного текста с первого прочтения.
Отто довольно пространно изложил ей план, который сложился в его голове для выполнения задания, и назвал несколько цифр, но она даже ни разу не переспросила его.
— Я очень рад, что наконец встретился с вами.
— Я тоже.
— Когда вы уходите в плавание?
— Завтра.
— И мы встретимся?..
— В пятницу или субботу. Я позвоню, когда мы придем в Постлау.
Отто Енихе уже освоился с обязанностями командира охранного отряда. Эти обязанности были обусловлены многочисленными инструкциями, приказами, памятками. Всякое нарушение инструкций каралось законами военного времени.
Правда, Енихе, имевший такого высокопоставленного покровителя, как Штайнгау, мог позволить себе относиться к службе «несколько халатнее, чем следовало бы». Так выразился его непосредственный начальник комендант Бартенхауза оберштурмфюрер Шлихте. С комендантом у Енихе сложились скорее фамильярно-дружеские отношения, чем те, которые бывают между начальником и подчиненным. В свою очередь, Шлихте, конечно, надеялся, что Енихе, если понадобится, замолвит слово за него «дяде Францу».
Но как бы ни был расположен Шлихте к Енихе, Отто все равно занимался своими тягостными обязанностями.
Каждое утро Енихе приезжал на завод к восьми часам, к пересмене, принимал рапорты от командиров охранных рот, делал обход постов, присутствовал при построениях.
В рапортах нередко сообщалось о порче разного имущества, станков. В октябре при испытаниях в воздухе отказали моторы у «Хейнкеля-111», и летчику пришлось оставить машину — выброситься с парашютом.
Осенью из Барта, где также были авиационный и оружейный заводы, на платформах с элеронами и стабилизаторами начали приходить гробы. Обыкновенные, грубо сколоченные, неокрашенные. Отто трудно было чем-либо удивить, но все-таки он недоумевал: зачем из Барта переправлять в Постлау трупы заключенных?
Бригада транспортников, обслуживающая заводскую железнодорожную станцию и состоящая из русских, грузила эти гробы на семитонный грузовик «бюссинг», который обычно к приходу состава уже стоял на разгрузочной площадке. Машина не принадлежала «Мариине». Проверив документы водителя, Енихе узнал, что грузовик из комбината искусственного удобрения Боргварда.
Как-то Енихе спросил Шлихте:
— Послушай, Ганс, не можешь ли ты мне объяснить, на кой черт понадобилось нам возить эти гробы по рейху, на виду у всех.
— Не злость управляет миром, а разум — так, кажется, говорит группенфюрер Штайнгау, — заметил Шлихте. — Все объясняется просто: лавочка Боргварда в последнее время значительно расширилась, и Бартенхауз больше не в состоянии полностью обеспечивать ее сырьем.
— Каким сырьем?
Шлихте усмехнулся:
— Сразу видно, что ты новичок у нас. Разве ты не знаешь, что из человеческих костей получаются превосходные удобрения? К тому же чем чаще человек видит гробы, тем меньше у него желания попасть в один из них, тем лучше он понимает: повиновение или смерть.