Кто сказал: "Война"?
Шрифт:
Тут на дороге кто-то появился. Нарайн поднялся и даже шагнул навстречу, вглядываясь вдаль. Но нет, это пешеход, а Сали, конечно, будет на лошади. Интересно, какую выберет? Свою кобылку или материного мерина? Какого коня смотреть — серого или рыжего? Так за размышлениями он отвлекся и забыл про умгар и про молодую хозяйку дома.
Солнце, уже не горячее и даже не слепящее, похожее на большую каплю меда, стекающую по стенке чаши, медленно ползло за горизонт; и чаша эта из голубой незаметно превращалась в темно-синюю. Нарайн ждал, Салема все не появлялась.
Та же молодуха вышла на порог, позвала:
— Славный, ты тут еще? — и протянула большую запотевшую кружку. — На вот, хоть напейся. Умаялся на припеке-то?
Нарайн поднялся навстречу, взял. Пить, и правда, хотелось, а в кружке оказался яблочный сидр, почти ледяной, и очень вкусный, с летним запахом и тонкой хмельной остротой.
— Зазнобу, небось, ждешь? — понимающе улыбнулась умгарка. — Зря. Не придет она.
Хорошо, Нарайн как раз последний глоток сделал, а то захлебнулся бы.
— Откуда знаешь?
— Что девицу дожидаешься? Так это любой поймет. Завтра какой день? Во-от! Наши-то, кончанские, завсегда на Младшую сговариваются девок умыкать, каких добром сосватать не выходит. Родители-то что? Полютуют и примут — закон же…
Молодуха заговорила, и Нарайн вдруг заметил, что почти стемнело, значит, ворота в город запрут очень скоро, если уже не заперли… потому слушал, не перебивая: пока болтает, ему бы хоть с мыслями собраться. Наконец, оборвал, спросил:
— Нет. Откуда знаешь, что не придет?
— Так ежели твоей златокудрой из-за стены надо, то что-то не торопится. Глянь-ка, день весь вышел, дороги не разглядеть… Наши, что за стеной работают, почитай, все по домам сидят, да и ворота, поди, на запоре уже. Не придет она. Видать, не любит. Коли любишь, тянуть не станешь, я-то к моему Мирчу на крыльях летела бы…
Салема — не любит?! Неправда! Не может такого быть, чтобы Сали — и вдруг его не любит. Эта умгарка просто не знает, о чем говорит.
— Придет, — упрямо повторил он не то собеседнице, не то самому себе. — Я ее люблю. И она меня любит, потому придет обязательно.
Из открытой двери послышался детский плач. Молодуха подхватила кружку и заторопилась в дом, только напоследок раз еще оглянулась, добавила:
— Как знаешь, славный, а я бы так уже и не ждала.
*13*
Отца Гайяри и в самом деле нашел в кабинете. Славнейший Геленн Вейз дремал в мягком кресле, закусив мундштук. Рядом на резном столике с перламутровой мозаичной столешницей стоял кальян изумрудного стекла. Тонкий дымок, вьющийся вокруг, отчетливо отдавал приторной горечью ведьминых метелок.
Отец не считал куцитру невинным удовольствием, как некоторые из славных, никогда не позволял своим детям справляться с даром таким способом и уж если добавлял ведьмину траву себе в курево, то или праздновал тяжело доставшуюся победу, или загодя готовился к нешуточной сватке. Гайяри мог предположить и то, и другое, поводы были, но как же некстати обернулось это именно сегодня!
— Отец, ты не занят?
Геленн тут же открыл глаза и улыбнулся. Улыбка казалась скорее удовлетворенной, чем одурманенной, это обнадеживало.
— А, сын! — он затянулся и медленно, наслаждаясь, выдохнул. — Заходи, мой чемпион, садись.
Гайяри прошел внутрь, но, хоть онемевшая нога и служила ненадежно, садиться не стал, остановился, опершись о спинку второго кресла. Когда тут рассиживаться и покуривать, если за окном уже вечереет?
— Нога ничего? Подживает? — отец покосился на повязку, но тут же, не дожидаясь ответа, снова затянулся и продолжил: — Хочу тебя поблагодарить и признаться: не думал, что так хорошо справишься. Боялся даже, тебя не туда поведет. Но ты же мой сын, зря я сомневался. Наш избранник подписал, — еще затяжка, — там, на столе, полюбуйся, — и ткнул мундштуком в сторону своего рабочего стола, заваленного бумагами. — И свидетельства измены, и требование суда. Славнейшему Озавиру Орсу конец…
Геленн говорил и говорил, развивая мысль и слушая свой голос — именно так действовала на него куцитра, стоило только расслабиться. Значит, все-таки успел изрядно накуриться.
— Отец, — попытался прервать его речь Гайяри, — может, сегодня дурмана уже хватит? У меня к тебе важное дело.
— Важное дело? — отец снисходительно улыбнулся, но мундштук все-таки отложил. — Брось… сегодня нет никаких дел. И завтра, пожалуй, тоже — не стоит омрачать праздник. А вот потом — да! Орбин будет судить предателя и, надеюсь, осудит. От Орса мы избавимся, от Лена — пока рано, пусть сначала грязную работу сделает. Но если Вадан и правда начнет войну, республиканской армии понадобится более решительный военачальник, наш избранник слабоват… А ты — все, ты можешь быть свободен.
— Свободен? От чего? — не понял Гайяри.
— От Айсинара Лена, конечно. Мне он больше не нужен.
Вот хорошо! Конечно, славнейший Геленн Вейз ни на миг не задумался, а что же нужно его сыну! Хотя, чему удивляться? Когда это кто-то из родителей всерьез старался понять, что ему нужно?
— Мне нужен.
— Тебе? Айсинар? Шутишь?
Может, отец тоже считает, что ему следует серьезно подумать о Лоли Мор или еще о какой-нибудь девице из хорошей семьи, которая поможет ему самому стать избранником… И Сали он посоветует просто забыть Нарайна? Зачем мечтать о предателе, верно же?.. Смешно.
— Не шучу. Я его не оставлю. Но я не о славнейшем Лене хотел с тобой говорить, а о Салеме. Ты знаешь, что она влюблена в Нарайна Орса?
Гайяри замолчал, подождал, пока новость будет услышана. А славнейший Гелен Вейз подтянулся и даже в лице переменился. Что ж, это хорошо — есть надежда, что и протрезвеет.
— Не просто влюблена — чтобы выйти замуж, она уговорила его сбежать.
— Сегодня?! — отец хотел было вскочить, но передумал и опять опустился в кресло. — Конечно, сегодня. День Младшей — самое время для брака. Сейчас же прикажу ее запереть.