Кто скажет мне слова любви…
Шрифт:
Все эти годы она не вспоминала о Гале, а сейчас вспомнила – и в сердце вонзилась острая игла: это у неё Миша угощался пирожками, Галя мастерица печь. И чужих женихов приманивать мастерица, вот и пригласила – Тасиного, с мамой познакомить… на второй день знакомства, стыд-то какой, Тася никогда бы не посмела! А он и не помнит, у кого чай пил… «Он меня совсем не помнит. С Галей перепутал. У него, наверное, много было таких Галь».
– Ты меня не помнишь совсем, – спокойно сказала Тася. – Ты, наверное, Гале хотел позвонить, а позвонил мне. Хочешь, дам телефон, и она тебя опять накормит пирожками.
(Боже праведный, что она такое говорит!
– Да нет, я тебя помню. У тебя волосы темные, а у Гали светлые. Ты на пианино играешь, на лыжах бегаешь и на коньках, помнишь, мы на каток с тобой ездили («Ездили, но лучше бы не ездили: Мишка катался как слон, падал с завидной регулярностью и злился на Тасю, за то что она не падала»).
– И в гостях ты у Гали был, не у меня, – перебила его Тася. – Адрес напомнить?
…Не хватало только расплакаться перед ним, не хватало только… Не позволяя себе слёзы, Тася говорила резко, с равнодушно-отстранённой интонацией. Точнее, совсем без интонации. Так легче было – говорить. Миша не отозвался, и она повторила вопрос:
– Адрес-то помнишь? В соседнем доме она живёт, туда и звони, с ней и встречайся! – бухнула Тася в молчащую телефонную трубку.
– Да есть у меня Галин адрес, и телефон есть. Я… тебя хотел увидеть, – неловко признался Миша, и Тася ему не поверила.
– А зачем? У тебя своя жизнь, у меня своя. А Галя развелась недавно осталась вдвоём с дочкой, мама умерла семь лет назад, так что давай, звони. Она обрадуется. И на чай пригласит.
– Подожди, подожди… Развелась она или нет, меня это не касается. Я с тобой хотел… – обиженно забубнил Миша, и Тася не поняла, на что он обиделся. И неожиданно сказала:
– Я тоже хотела – с тобой. Тринадцать лет назад. А теперь не хочу.
– Да погоди ты! Ты же не знаешь всего… Мне тогда письмо пришло, с Сахалина. Дочка у меня там родилась. И сын. Близняшки. А я и не знал! Вот и поехал, женился. А что прикажешь делать? Двое ведь у меня, двое детей, понимаешь ты?!
– Так ты и на Сахалине… чай пил. Я думала, тебе Галя нравится, а ты не только меня, ты и Галю обманывал?! Какое же ты дерьмо…
Тася аккуратно положила трубку на рычаг. Сейчас он позвонит ещё раз, и хочешь не хочешь, ей придется выслушать, что он скажет в своё оправдание. Впрочем, он уже сказал. Так зачем же она ему нужна? Она любила его, очень долго. А теперь не любит. И ни ей, ни ему не нужна эта встреча.
Телефон молчал. Она поняла, что Миша не будет больше звонить. Всё правильно, она так и хотела. Отчего же так тяжело на душе? Как тринадцать лет назад…
Тогда ей было очень больно, и не хотелось жить, и не хотелось никому верить. Тася переживала свою первую любовь так сильно, что не смогла скрыть этого от Вики, с которой они вместе работали. Вика была настоящей подругой, не то что Галя. И пригласила Тасю на вечеринку к своему другу. Тася не хотела идти, Вика мягко настаивала, и уговорила-таки, и Тася неожиданно для себя самой познакомилась с Толиком. Толик был уроженец Дагестана, учился в московском вузе, жил в институтском общежитии на юге Москвы и по-русски говорил без акцента.
– Ты почему так поздно учиться надумал? Почему не сразу после школы? – допытывалась Тася.
– Я после школы работал, сестре помочь надо было, родители нас двоих не потянут, тяжело им. Когда замуж вышла, в институт поступил, с четвертого курса в армию забрали, отслужил, вот решил доучиться, – обстоятельно рассказывал Толик. – Перевёлся в Москву,
– Что посылаешь? – не поняла Тася. Ведь это родители должны были посылать ему деньги, стипендия – то ли будет то ли нет, да на неё не проживёшь, а ему надо одеваться, и на питание надо, и развлекаться тоже надо, в кино сходить хотя бы… Так почему же – всё наоборот?
– Деньги посылаю, каждый месяц.
– У них разве нет?
– У них есть, но так принято. Они меня растили, а теперь я им помогаю… Да ты не волнуйся, на разгрузке платят хорошо, мы с ребятами не ленимся, – усмехнулся Толик, и Тася удивилась – уже в который раз за сегодняшний вечер! Она ведь не сказала ничего, а он ей ответил. Откуда знает, о чём она думает?
Тасе нравился этот скромный и вежливый парень, к которому она испытывала уважение. Разгружает вагоны. Родителям денежные переводы шлёт. А наши с родителей тянут, лет до тридцати. А после тридцати они уже внукам помогают, пока на пенсию не выйдут, а после и от пенсии отщипывают, исхитряются – внуку любимому на шоколадку, на сноуборд, на смартфон, на «Хонду» деньжат сколько-нисколько подкинуть, не на «Ладе» же ездить? Как не помочь – любимым внукам? А этому никто не помогает, он сам помогает, вагоны разгружает. Тяжело, наверное…
– А тебе не тяжело? – глупо спросила Тася.
– Я мужчина. Тяжело, конечно. Поначалу было здорово тяжело, потом ничего, нормально. Привык.
– А ты где служил? В каких войсках?
– В Афганистане. Ты подружкам своим не рассказывай, ни к чему это. Видишь, какая штука… Целым вернулся, поцарапало только. Повезло. Другу моему не повезло… – губы у Толика задрожали, он вдруг замолчал. Тася словно чувствовала его боль, и как ему трудно говорить. Но Толик продолжил:
– Домой нас отправляли. Последняя ночь, утром самолёт. Вечером в казарме сидели, радовались, что домой завтра. Он за водой к колодцу вышел, у нас колодец во дворе, шагов пятнадцать всего… Ну, он и пошёл… – Толик повторялся в словах, не в силах сказать главное. – У колодца его снайпер застрелил. Мы всей казармой матери его письмо написать хотели, чтобы она не казённый ответ получила, чтобы по-человечески. Весь вечер писали… что геройски погиб. Он ведь героем был, войну прошёл… Он героем был! – повторил Толик, и Тася согласно закивала головой. – Так и не смогли написать, ведь пиши не пиши, а Витьку не вернёшь, мать не увидит его, никогда не увидит. На фотографиях только. Плакали мы, – признался Толик. Из Тасиных глаз брызнули слёзы.
Он поцеловал её в глаза, смывая слёзы губами, и улыбнулся: «Солёные, как море… Не плачь. Аллах его душу взял, она теперь в ком-то другом живёт, Витькина душа, – буднично сказал Толик, и Тася как-то сразу ему поверила, и ей стало легче… – А матери Витькиной мы помогаем, деньги шлём, и приезжаем каждый год, на годовщину. Ну, там… Сарай поставить, забор подправить, крышу… Сена накосить на зиму. Мы теперь вместо Витьки – её сыновья. Мы все.
У Таси сдавило горло от этих слов, она взяла его руку в свои, ощутила загрубелые мозоли… и поцеловала, прямо в ладонь. Толик обеими руками взял её лицо и, запрокинув ей голову, поцеловал уже по-настоящему. Дома Тася подошла к зеркалу – губы распухли и немного болели, и эта боль доставила ей удовольствие.