Кто следующий? Девятая директива
Шрифт:
У Лайма был прирожденный талант к изучению иностранных языков, и его пятнадцать лет использовали в полевых условиях, главным образом в Северной Африке, но однажды послали на восемнадцать месяцев в Финляндию. Постепенно он начал питать отвращение к работе со своими коллегами — не только с противниками по другую сторону, но и со своими союзниками. Они были извращенцами, играющими в бессмысленные игры, а компьютеры лишили их дело какого-либо азарта. Стоило ли рисковать при этом жизнью?
В конце концов Лайм, используя все свое скромное влияние, добился перевода в кабинет, где от него ничего не требовалось и где он
Он работал на руководящей государственной должности, зарабатывал четырнадцать тысяч долларов в год или, во всяком случае, получал их, возглавлял отдел, который расследовал ежемесячно около тысячи угроз жизни президента, из которых все, кроме трех за все время, не имели под собой никакого основания, — отдел, в котором ленивая безответственность выдавалась за исполнение служебных обязанностей, и подумывал об отставке — о работе руководителем службы безопасности в какой-нибудь корпорации, пока судьба, этот вечно ждущий гробовщик, не одержит верх над ним.
Это было все, что он заслужил. Однажды наступает момент, когда то, что ты делаешь, становится обыкновенной работой, которую ты можешь выбросить из головы каждый день в пять часов, когда в тебе пропадает вера в то, что ты делаешь, — и это значит, что ты слишком долго этим занимаешься. Ты продолжаешь двигаться по наезженной колее, но это движение подобно повторению одних и тех же слов до тех пор, пока они не потеряют свой смысл.
Вечерний сумрак дышал холодом. Он пошел домой мимо ряда покрытых копотью домов в викторианском стиле, с башенками и безвкусным орнаментом, и по наружной лестнице поднялся к себе в комнаты. Паровой радиатор работал на полную мощность, воздух был спертый и тяжелый, как будто помещение долго не проветривалось. Дутый абажур приглушал свет, комната казалась сероватой, по углам прятались тени. Он резко снял трубку телефона и нерешительно набрал номер.
— Алло.
— Привет.
— Caro mio. [9] Как у тебя дела?
— Паршиво, — ответил он. — Ты уже обедала?
— Боюсь, что да.
Повисла тяжелая тишина. Наконец она сказала:
— Я пыталась дозвониться тебе, но телефон не отвечал.
— Я кое-где остановился, чтобы промочить горло.
— Но ты не пьян?
— Нет.
— Отлично, приезжай, я соображу тебе что-нибудь поесть.
9
Мой милый.
— Не стоит, если у тебя такое настроение.
— Не будь дураком, Дэвид, — сказала она.
— Не я первый, не я последний. Я в отличной компании.
— Ты действительно дурак, Дэвид. Но приезжай. — В ее голосе появилась густая влажная интонация, и это вновь вызвало в нем воспоминания о ее сексуальности. — Приезжай, Дэвид, я хочу тебя.
Мысленно задавая себе вопрос, кто из них больший дурак, он спустился и сел в машину. Ему следовало лучше подумать, прежде чем звонить Бев. Ему хотелось увидеть ее, но в прошлом году у него была дешевая интрижка с пустой девицей из Сент-Луиса, и он не желал впутываться подобным образом еще раз, даже с Бев; на этот раз уже он был тем, кому нечего предложить.
Но он выехал из гаража и поддался засасывающему течению улицы. Она увлекла его к, северу, в сторону Палисэйдс — фешенебельные дома, породистые собаки, модно одетые худые женщины и толстые дети. В этом районе жили сенаторы и члены кабинета, и при обычных обстоятельствах два или три званых вечера, устроенных обладателями накрахмаленных рубашек, были бы здесь уже в полном разгаре. Но сегодня все было отменено из-за взрывов. Однако вечера, без сомнения, должны были вскоре возобновиться. В знак траура все оденутся в черное и будут носить нарукавные повязки, ходить с мрачным видом и пылать справедливым гневом, но после короткого перерыва обеды продолжатся, потому что правительство по-прежнему функционирует, а большая часть его работы совершается именно на таких обеденных собраниях.
Он проехал мимо дома Декстера Этриджа. Окна были слабо освещены, на переднее окно падал отсвет включенного внутри цветного телевизора. Лайму было приятно увидеть признак нормального состояния вещей — где-то в подсознании он чувствовал свою ответственность в отношении избранного вице-президента после того, как он обратился к нему на ступенях Капитолия: это в чем-то роднило их.
Апартаменты Бев располагались в ультрамодной башне из стекла. Как административный помощник спикера она получала хорошие деньги и знала, как их со вкусом потратить. Передняя комната была просторной: полностью белые стены, эскизы Бери Ротшильда, солидная добротная мебель спокойного цвета, не загромождающая пространство. Лайм постучал, отпер дверь своим ключом, бросил плащ на стул и позвал Бев.
Она не ответила. Он обошел комнаты — там было пусто; он прошел на кухню, смешал два коктейля и уже шел с ними в гостиную, когда вошла Бев в плаще и с тяжелой коричневой сумкой для продуктов.
— Привет. — У нее был радостный вид. Когда он взял у нее пакет, она наклонила лицо, и он ощутил ее дыхание на своих губах.
Он отнес покупки на кухню. Бев стянула перчатки, сбросила с плеч плащ и сняла шарф, потрескивая волосами. Они ровно легли ей на плечи, на концах завиваясь кверху.
Она заметила коктейли и, прежде чем идти на кухню, сделала большой глоток, потом бесцеремонно оттолкнула его в сторону и начала разгружать бумажный пакет. Лайм уперся плечом в косяк двери.
— Нам бы хватило того, что оставалось.
— Если бы у меня хоть что-нибудь было. — Она стояла на цыпочках, ставя что-то в холодильник; икры ног напряглись, платье туго обтянуло ребра и грудь. Она повернулась и, поняв, что он рассматривает ее, быстро исподлобья взглянула на него.
— Проваливай отсюда, — сказала она, смеясь над ним. Он хлопнул ее по заду, вернулся на диван и взял свой стакан.
В течение нескольких минут Бев яростно щелкала и звенела на кухне, а затем появилась, неся поднос и столовое серебро.
— Я думал, ты ела.
— Пусть это будет десерт. У меня есть настроение погрешить. — Она сервировала стол.
— Тушеный шницель с яйцом подойдет?
— Да. Отлично.
Она подошла к кофейному столику и наклонилась к нему, чтобы зажечь сигарету; он скользнул взглядом по линии, плавно переходящей от горла в манящую смуглую ложбинку между грудями. Она наблюдала за ним — улыбающаяся, с полуприкрытыми глазами, теплая и томная. Выпрямилась, выдохнула дым в потолок, поднесла свой бокал ко рту. Было слышно, как лед зазвенел о ее зубы.