Кто-то другой

Бенаквиста Тонино

— Зачем фотографировать его одного на улице?

— Доказательство того, что в 13.10 он был на улице Франсуа-Коппе, и я тоже по тому же случаю. Вы никогда не слышали об «обязательстве, объектом которого является деятельность»?

Лемаррек свернул за угол, и Родье бросился вдогонку, оставив своего стажера в одиночестве. Блен с бьющимся сердцем сунул фотоаппарат обратно в багажник и побежал за ними. Он увидел, как Лемаррек набрал код и скрылся за дверью, которую Родье в последнюю секунду успел ухватить, исчезнув в здании мгновением позже.

Тьери отер пот и отдышался. На секунду закрыл глаза и глубоко вздохнул, давая возможность рассеяться остаткам адреналина. Он на всю жизнь запомнит эту минуту,

заряд, полученный на всю оставшуюся жизнь. Как долго после этого он сможет делать деревянные рамы, если одна минута была насыщенней, чем вся его жизнь за последние пять лет? У него было ощущение выполненного долга, чувство, что он превзошел сам себя, хотя он оставался всего лишь зрителем и испугался, как не привыкший хулиганить мальчишка. Его ли вина, что он испытал невиданную горячку, преследуя несчастного, который может делать со своей пенсией все, что ему заблагорассудится? Все это бессмысленно. И неожиданно. Родье наконец вернулся с блокнотом в руке и направился к машине.

— Возвращаемся.

Не в силах скрыть нетерпение, Тьери умолял его рассказать, что произошло.

— Он поднялся на третий этаж, я шел за ним по лестнице и остановился чуть ниже. Он позвонил в правую дверь на площадке, ему открыли.

— Дальше!

— А дальше я только слышал. Молодой женский голос с восточным акцентом. Мадемуазель Май Тран, третий этаж направо.

— Вероятно, любовница.

— Никаких сомнений. Она встретила его словами: «Зайчик, я прождала тебя вчера весь день!" Только любовница может открыть дверь с таким энтузиазмом.

Родье сел в машину. Возбужденный Тьери хлопнул дверцей — новое занятие пришлось ему по душе. Он никогда еще настолько не был собой.

— Не думайте, что так часто случается. Обычно мне нужно два-три дня, чтобы добиться такого результата. И самое невероятное во всем этом, что мадам Лемаррек узнает все всего за шесть сотен!

Надин спала в той же позе, как когда Тьери уходил. Так же доверчиво. Он присел на край постели.

— Ты спишь?..

— Конечно, я сплю, — пробормотала она, улыбаясь. Она положила голову ему на колени. С его стороны это было трусостью, но Блен не мог удержаться и не сказать ей немедленно, пока она еще в полусне.

— Я собираюсь взять годичный отпуск. — Что?

— Если я не сделаю этого сейчас, то только через двадцать лет, а это совсем не одно и то же.

Она молчала, удивленная и обеспокоенная.

— Ты уверен? Как ты собираешься это сделать?..

— Я отдам мастерскую в управление, Брижит объяснит мне, как это делается.

Тьери уже говорил с Брижит на этот счет, и ей эта идея показалась нелепой. Ей придется отказаться от тесной дружбы с Тьери, которая так много для нее значила.

— Я нашел молодого человека, который хочет освоить эту профессию. Брижит все рассчитала, у меня есть сбережения, так что не беспокойся.

— Да я не волнуюсь, но все это так…

— Спи-спи, поговорим об этом завтра.

Она перевернулась на другой бок и перестала об этом думать, отдавшись в объятия Морфея.

Блену стало интересно, спит ли сейчас Лемаррек рядом со своей женой, грезя о таинственной Азии.

И что чувствует юный Тома, страх или радость, от того, что ночь проходит.

Родье, который ждал его назавтра в восемь, счел нужным предупредить, что день, вероятно, будет тяжелым.

НИКОЛЯ ГРЕДЗИНСКИ

Если бы он только с ней переспал…

От прошлой ночи у него не осталось ничего, только волны слов, от которых в голове до сих пор штормило. Пьянство производит много шума, может, еще немного ярости, но редко оставляет память. Больше, чем разочарование от того, что ему не удалось даже обнять Лорен, была досада на себя за то, что он предложил ей провести вместе остаток ночи. Молекула этилового спирта воздействовала напрямую на его чувство смешного, и за несколько минут крепость, возводимая им столько лет из кирпичиков детских унижений и юношеских промахов, пошла трещинами. Он строил по старинке, вооружившись терпением, благодаря женщинам и — главное — против них. Его сознание было отточено на любую глупость, что наверняка лишило его многих приятных мгновений, но и защитило от известных поражений. И все рассыпалось вмиг, из-за неловкой фразы, обозначившей направление в сторону постели. Напрасно он убеждал себя, что отказ Лорен был всего лишь, «возможно», обещающим другие встречи, на самом деле он, как юный идиот, попался в древнюю как мир ловушку. «Как ужасно молодеть таким образом». Это была его первая мысль, когда прозвенел будильник, то есть через два часа после того, как он, не раздеваясь, рухнул в постель. Один. Почему никто не вышвырнул его из бара?

Он думал, что закон защитит его — знаменитое запрещение пьянства в общественных местах, так ведь нет, никто не мешал ему выпивать, болтать, снова пить, пока на рассвете у него достало сил только на то, чтобы поднять руку, подзывая такси, с трудом произнести свой адрес, нажать кнопки на домофоне, как будто он учится считать, и в заключение перевернуть торшер у входа — господи, что он делает тут, на пороге спальни! Из всего урагана слов, которые до сих пор кружились у него в голове, выделялось одно, короткое, которое навсегда останется в памяти: Лорен сказала «нет». Изящное «нет», которое тем не менее означало именно «нет», просто «нет», и все. Он задумался о том, не отшатнулась ли она, когда в пылу разговора он наклонился к ней, чтобы сказать что-то на ухо. Если между ними и пробежала искра, он загубил все атакой в лоб, единственным достоинством которой было то, что не приходилось размениваться на намеки и недомолвки. Что может быть более трогательного, чем надравшийся мужик, предлагающий красавице переспать? Тот же мужик на следующее утро.

На ощупь отыскивая рубашку, он едва не поддался соблазну опять лечь спать и променять «Группу» на немного сна и забвения. Ни о чем больше не думать, презреть смелость, забыть об угрызениях совести, остаться в тени, зарыться в вату, уехать в неизвестность и вернуться здоровым. А если этого окажется недостаточно, то заснуть последним сном и избавиться навсегда от этого насекомого, которое точит его изнутри с самого рождения.

Сегодня он не будет прибегать к пиву — кофе и аспирина должно хватить, как всем остальным, кто переживает похмелье как обратную сторону медали, просто цену, которую надо платить за беспричинную радость. Зачем прекращать эту муку? Он должен радоваться этому страданию, оно напоминает ему о том, кто он есть — сорокалетний человек, который размечтался о том, что ему не по чину, и который никогда не сможет восстановить силы для работы за два коротких часа.

Ему надо было посидеть в одиночестве, чтобы понять эту тоску по человеку, которым он был вчера. Откуда взялся этот незнакомец, который заигрывал с неизвестной, браво, по-гусарски заливая за воротник? Куда спрятался тот подлец, что смеялся над ним? Этим утром Николя платил по счетам этого другого, это было уже слишком, потому что он существовал не больше, чем эта женщина, шляющаяся по барам и разглагольствующая об эпохе Возрождения, как будто она только что оттуда.

У него в ушах все еще звучала проповедь Лорен о красоте, которая нас окружает, — достаточно уметь смотреть вокруг, и в конце концов красота проявится. Цвет бурбона в стакане для виски, воркование влюбленных голубков вокруг, черно-белые фотографии, представляющие сцены из мюзик-холлов, ночные бабочки у барной стойки и особенно она, Лорен, в эту минуту затмившая все вокруг.